Нашла себе блондина!. Екатерина Вильмонт

страдала, и я его за это ненавидела. Она, правда, все скрывала, делала вид, что ей на него наплевать, вела дружеские беседы с Лелей, но… Они там, в партии, пили много, особенно в актированные дни. Знаете, что это такое? Когда дождь льет как из ведра, в маршрут не ходят, такой день считается актированным… Так вот, однажды в актированный день все уже к обеду лыка не вязали, и Милочка моя тоже назюзюкалась! Все разбрелись по своим палаткам, осталась только она да Андрей, и что-то разговорились они, я тоже там затаилась, но меня никто не замечал, уж не знаю, о чем у них разговор вышел, они тихо говорили, но вдруг Милочка взяла его руку и прижала к своей щеке, а этот скот руку вырвал и говорит:

      – Запомни раз и навсегда – как женщина ты для меня не существуешь, заруби это на своем курносом носу!

      – Андрей, зачем ты так? – заплакала Милочка.

      – Затем, что я уж видеть не могу, как ты на меня облизываешься! С такими, как ты, только так и можно, ты же липучка, а липучку надо отдирать с мясом, поняла?

      И он хотел выйти из палатки, но не тут-то было! Разве могла я стерпеть такое? Я как завизжу, как кинусь к нему, как вцеплюсь ему в волосы! Ух, и драла же я его! Он орал как резаный, но сбросить меня не мог. А я его и щипала, и била, и кусала, как бешеная псина! Милочка пыталась меня оттащить, но где там! Сбежалась вся партия и совместными усилиями оторвали меня. Но его репутация была погублена! Все поняли, что он кого-то сильно обидел, а может, знали его хорошо, но, короче говоря, начальник партии, пожилой дядечка Евгений Афанасьевич, увел меня к себе в палатку, налил мне каких-то капелек, заставил выпить, дал шоколадную конфету и сказал:

      – Танечка, детка, что такое случилось? Я же понимаю, ты не с бухты-барахты на него накинулась. Расскажи.

      Я молчу.

      – Таня! Он тебя обидел? Или Людмилу? Да?

      Знаете, как мне хотелось все ему рассказать, но я понимала – нельзя, не могла я ни одной душе рассказать о том унижении Милочки… Для меня это было непереносимо. Знаете, меня саму в жизни не раз унижали, но по-другому, не как женщину, понимаете? Вот ведь совсем писюшка была, а скумекала… И ничего ему не сказала. Но он, видно, догадался. Да и другие тоже. С Андреем все стали очень холодны, и он через три дня уехал… А я еще больше захотела стать геологом.

      – Почему же не стали? – осторожно спросила я.

      – А черт его знает, жизнь так сложилась… Да ладно, я вас и так уж своими россказнями умучила.

      – Да нет, Таня, мне интересно.

      – Ну, у нас времени еще вагон и маленькая тележка, а у меня уж в горле пересохло.

      На другой день мы встретились опять за завтраком, встретились как старые добрые знакомые, но вид у Тани был какой-то хмурый и она все больше помалкивала.

      – Вы себя плохо чувствуете? – спросила я.

      – А что, заметно? Я очень страшная, да?

      – Ну что вы, вы все равно красивая, только хмурая.

      – Будешь хмурая, – вздохнула она.

      – Что-то случилось?

      – Случилось, но не будем об этом говорить, ладно?

      – Как