Записки городского хирурга. Дмитрий Правдин

оказался молодой, лет 23–24, таджик в ядовито-желтой футболке с упитанным лицом и румяными щечками. Его скрюченное в позе эмбриона тело бережно опустили на замызганную кушетку четверо расстроенных восточных людей.

      – Похоже «симптом хлопкороба», – шепнул мне Витя Бабушкин.

      – Чего? – не понял я. – Что это еще такое?

      – Дмитрий Андреевич, вы у нас недавно. Говорят, с Дальнего Востока переехали, там до ваших мест еще гастарбайтеры из Средней Азии не добрались? – поинтересовался молодой хирург.

      – Не встречал. А к чему ты клонишь?

      – К тому, что мы с этими персонажами каждый день дело имеем. На каждом дежурстве пачками привозят, и все как один такие скрюченные. Чуть кольнет у них где, слегка заболит, тут же летят в больницу – спасите, помогите! Мы их по полной программе обследуем и, как правило, ничего не находим. Они тут же разгибаются и идут из больницы. Мы этот феномен назвали – «симптом хлопкоробов».

      – А почему «хлопкоробов»?

      – Потому что в Советском Союзе именно Узбекистан и Таджикистан в основном занимались выращиванием хлопка. Сейчас они хлопок не хотят выращивать, проще сюда приехать улицы подметать и кирпичи таскать. Хлопкоробы – выходцы из производящих хлопок республик Средней Азии, – доходчиво разъяснил Бабушкин.

      – Да, припоминаю, кажется, он у них на гербе хлопок изображен. Тебя как звать? – спросил я у старшего таджика.

      – Сафар меня звать. Брат, помоги.

      – Сафар, я вам помогу! Все будет хорошо, только скажи мне, Сафар, ты знаешь, кто такая Мамлакат Наханова?

      – Сафар не знаешь никакой Мамлакат! Доктор, Сухробу очень плохо. Помоги, как брата прошу!

      Я склонился над «умирающим» Сухробом. Его пухлая физиономия выражала высшую степень отчаяния. Он скрипел белоснежными зубами и картинно стонал, держась за живот. Четверо земляков стояли рядом и, затаив дыхание, с тревогой наблюдали за моими действиями.

      – Сухроб, ляг ровно! Открой рот! Покажи живот! Повернись на бок, на другой! – командовал я. Сафар торопливо переводил, не спуская с меня настороженных глаз, помогая больному.

      – Ну что, доктор, жить будет? – с волнением справился Сафар.

      – Жить будет, рожать – вряд ли! – энергично изрек я. Но таджики не оценили по достоинству мой тонкий юмор и продолжали со страхом взирать на меня.

      – Доктор, скажи, это опасно?

      – Когда живот у него заболел? – повторил я свой вопрос.

      – Он говорит, может час, может два назад, – перевел ответ Сафар.

      – На что похоже, Дмитрий Андреевич? – улыбаясь, поинтересовался Витя.

      – На симуляцию. Живот абсолютно мягкий. Он когда на бок переворачивается, отвлекается, я осматриваю, и можно свободно до позвоночника достать. Не понимаю, зачем ему это надо?

      – Чего надо? – переспросил Бабушкин.

      – Симулировать зачем?

      – Да кто его знает? Восток, как говорится, дело тонкое. А про какую вы у них там Малакат спрашивали?

      – Не Малакат, а Мамлакат! – поправил я. –