Не верь мне. Алиса Евстигнеева

их от достойного мужчины. Ради себя, ради своих же собственных детей.

      Это было сложно. Смотреть и заставлять себя не ненавидеть его. Потому что в этой ситуации сложно было не злиться. И если не на него, то оставалось только на себя.

      – Оль, – выбивает меня из ступора Никита, и я с неохотой отворачиваюсь от Измайлова, рядом с которым всё это время стояла Аня. – Всё в порядке?

      – Наверное, – безразлично пожимаю я плечами, а сама судорожно прижимаю к себе Кроша, словно стремясь закрыть его своей спиной от ненужных взглядов. Тот недовольно фыркает и пытается вырваться, ему хочется к сестре, ему любопытно. Он ещё не понял, что за мужчина там стоит. То ли к счастью, то ли нет. Просто видит Аньку, которую честно считает своей собственностью, и всей своей душой по привычке рвётся к ней.

      – Никит, мы пойдём. Спасибо, что подвёз, – на автомате произношу я, хватая недоумевающего сына за капюшон куртки. Боюсь представить, как это выглядит со стороны. Да и не только со стороны. По своей сути это тоже слишком хреново. Ребёнок рвётся в сторону отца, а я как последняя сука удерживаю его на месте.

      Только не думай об этом, только не думай.

      – Крош! – ледяным тоном требую я. – Успокойся! Сейчас домой пойдём.

      – А гулять? – теряется он, на миг переставая вырываться.

      – Не сейчас.

      Киреев пытается влезть в наш диалог, но я отворачиваюсь от него, крепко сжимая ладонь сына. И он неожиданно подчиняется, правда, при этом грустно повесив нос, отчего внутри меня всё рвётся на кусочки.

      Дорога до подъезда подобна личному восхождению на Голгофу. Аня с Серёжей стоят чуть поодаль, и он больше не смотрит, слегка ссутулившись и отвернувшись от нас. Всё к лучшему.

      Аня нагоняет нас у самых дверей.

      – Мам… – одними губами шепчет она. – Он только что приехал.

      – Здорово, – из последних сил киваю я головой. – А на звонки почему не отвечаешь?

      – Телефон дома забыла, – виновато поясняет она.

      – Телефон возьми, – прошу я её, заставляя голос сделаться хоть сколько-нибудь тёплым. Аня-то не виновата ни в чём. Поправляю на ней капюшон от куртки. – И шапку надень. А папе передай, чтобы долго не задерживались, тебе в школу завтра.

      Она осторожно кивает головой, видимо, боялась, что я буду ругаться. Хотя когда это я вообще ругалась?

      – Я сейчас, – кричит она отцу и скрывается вместе с нами за подъездной дверью.

      Аня уехала с Измайловым, Крош завис над мультиками, на какое-то время позабыв про обиды. А я сижу на холодном керамическом краю ванны, раскачиваясь из стороны в сторону. Чувствовала ли я себя виноватой? Да, каждый грёбанный день.

* * *

      Поначалу меня спасала злость. От того, чтобы просто не развалиться. Я и не знала, что умею так ненавидеть. Правда, ответа на вопрос, кого именно я ненавидела в тот момент сильнее – себя или его – у меня нет. Это было очень большое и тягучее чувство, которое заставляло меня ещё хоть как-то держаться, пока через неделю не пришло понимание, что это всё, конец. И он не вернётся.