за судьбу Эстонии, негодовал, что мои соотечественники притесняют русских, которые им ничего плохого не сделали – если уж кого-то винить в наших несчастьях, то грузин, и то в единственном числе – а теперь это перестало меня тревожить. Притесняют, так притесняют, всегда кто-то кого-то притеснял, притесняет и будет притеснять, закон природы, нет роста без агрессии, нас ведь тоже притесняли, заставляли жить не по нашим понятиям, то насильно крестили, то сгоняли на октябрьскую демонстрацию, и что нам оставалось, подчинялись, хотя на самом деле хотели сидеть у себя на хуторе и слушать, как птички поют, мы ведь, как я писал, аграрная нация, даже Таллин, любимый город советских туристов, не мы построили, а немцы, бароны, плюс там шведы всякие, датчане, но не мы. Мы – хуторяне. Только сейчас урбанизировались, многоэтажные дома стали возводить, плохо, конечно, нет традиций, кроме деревянной архитектуры, но ныне весь мир безобразно строит, красиво не позволяют материалы, вот и мы испоганили Таллин, раньше мне это причиняло боль, а теперь я успокоился – ну что я против этого могу? От меня тут ничего не зависит. Перед смертью многие вещи перестают трогать. Лишь одно я забыть никак не мог, судьбу Европы, за нее мы с Рипсик переживали больше всего, не из-за европейцев, а, трафаретно выражаясь, творческого наследия предков. Перебьют пару миллионов, не беда, людям так и так умереть на роду написано, но если уничтожат скульптуры на площади Синьории, сровняют с землей капеллу Медичи, подожгут Уффици и Сикстинскую капеллу, разбомбят в пух и прах Венецию – это намного страшнее. Люди родятся новые, а великие произведения искусства восстановить невозможно. А если еще снесут оперные театры, предадут огню ноты – как когда-то уничтожили древние рукописи? Об этом я не переставал думать, даже будучи уверен, что сам скоро умру.
Написав «умру», я, конечно, слегка экивокствовал, ведь понятно, что так просто взять и умереть трудновато, надо к этому приложить кое-какие усилия – только вот какие? Это стало для меня вопросом вопросов, над которым я размышлял постоянно, все то время, когда не работал, не ел, не решал судоку, не читал и не слушал оперу, то есть, часик-другой в день обязательно, хотя бы перед сном. Самый щадящий вариант – газ – я отверг – хоть я и презирал своих соседей, но обрушить дом мне все-таки не хотелось. Правда, это был крепкий дом, со стеной из двойного ряда кирпичей, и, если помните, не обвалился даже тогда, когда один ряд для прокладки труб «разболгаркали» (глагол от самого популярного и самого шумного инструмента современных строителей), так что, возможно, кроме как с моей квартирой, даже при взрыве ничего не случилось бы, не говоря о том, что взрыв мог и не состояться, если соседи достаточно быстро учуют запах, но рисковать я все равно не хотел, и не только потому, что надо было хоть что-то оставить сыну, которому я доверил похоронить себя рядом с Рипсик (что представляло определенную трудность), но и потому, что так погибли бы наша библиотека, оперная коллекция, фото, картины, да и мишки. Я общался с ними,
