Русь и Орда. Михаил Каратеев

свое! Уже было тебе не однажды сказано: не стану я людей смешить!

      – Какой тут смех? Тебе, как великому князю, даже приличествует много людей при себе иметь.

      – Бери тридцать человек и разговор кончен!

      Скрепя сердце Никита повиновался, но людей и коней для этой поездки подобрал с особой тщательностью. В состав конвоя вошли отборнейшие дружинники, в том числе Лаврушка, с которым Никита долго беседовал отдельно.

      Утром двадцать второго июля все было готово к отъезду, когда Никита доложил князю, что воевода Алтухов занемог и просит освободить его от поездки.

      – Что с ним такое? – с неудовольствием спросил Василий.

      – Должно, вчера, после бани, прохватило его ветром, – ответил Никита. – Поясницу свело, никак на коня сесть не может.

      – Ладно, пускай вместо него живо сбирается второй воевода, Гринёв!

      Перед тем как выйти во двор, Василий, уже готовый в путь, подумал вдруг, что, в связи с предстоящим назавтра крестоцелованием Тита Мстиславича, не мешает прихватить с собою духовную грамоту деда. Он быстро прошел в свою опочивальню и, подойдя к божнице, открыл кипарисовый ларец. Но последний был пуст.

      Не веря глазам, князь сунул в ларец руку, тщательно обшарил все углы, потом поднял его и потряс над полом. Никаких сомнений не оставалось: духовная Мстислава Михайловича исчезла.

      – Тишка! – крикнул Василий сдавленным от страшного гнева голосом.

      Постельничий, находившийся в соседней горнице, не замедлил появиться перед князем.

      – Где грамота, что тут лежала?

      – Не ведаю, пресветлый князь, – запинаясь, ответил Тишка, побледневший при одном взгляде на пылающее бешенством лицо Василия. – Еще покойный родитель твой запретил мне к этому ларю касаться. Я никогда и близко до него не подходил.

      – Позвать дворецкого!

      Через минуту в сопровождении Тишки в опочивальню вошел взволнованный Федор Иванович, которому постельничий по дороге успел сообщить, в чем дело.

      – Куда девалась грамота из этого ларца? – грозно спросил Василий.

      – Не ведаю, батюшка-князь, – ответил старик. – Я к ней николи не осмелился бы и притронуться.

      – Все вы святые! – крикнул Василий. – А грамота сама, что ли, улетела?! Опричь меня, только вы двое сюда вхожи, ваш, стало быть, и ответ! Коли сей же миг не сыщется пропажа, обоим велю головы снять!

      – В животах наших ты волен, княже, – с достоинством ответил Федор Иванович. – С детских лет и я, и Тихон служим твоему роду честно, и не чаяли мы дожить до того, что ты худое на нас помыслишь.

      – Прости меня, старик, – несколько успокоившись, сказал Василий, – ни на тебя, ни на Тишку я и в мыслях не имел. Лишь о недогляде вашем речь моя была. И грамоту эту надобно сыскать, чего бы то ни стоило. Как мыслишь ты, кто мог совершить такое подлое дело?

      – Ума не приложу, княже. Ведь не то что в опочивальню твою, а и в смежные горницы, окромя тебя да Никиты Гаврилыча, почитай, никто не заходит.

      – Ну, о Никите Гаврилыче тут и разговору