Житомир-Sur-Mer. Паломничество Негодяя. Владимир Д. Дьяченко

Его жизнь наверняка наполняла не только литература. Литеру охватывало пугающее чувство, что все ее понятия, все представления о нем, его мыслях, сомнениях, страданиях – все это ничто, и ничего не стоит. Пустота и наваждение. Как пустота и ничто ее терапевтические оценки изящной словесности. Со страниц, исписанных плотным почерком, сам собой исчезал текст, и на его месте эскизно множились штрихи и линии, готовые вот-вот сложиться в какой-то новый, неожиданный сюжет. В другой, непонятный язык. Образ, рожденный фантазией и домыслами, разрушался и создавался вновь прямо на глазах. Было как поездка в далекий город, известный по фильмам и фотографиям. Знакомые фрагменты собираются совсем в другую картину. За каждым поворотом узнаваемая новизна. И удивление без разочарований.

      – Ваш номер в гостинице будет готов через час.

      О чем говорить с человеком, который только что так странно обновил твой устоявшийся мир? Что сказать тому, кто поместил твое представление о нем в совсем другие координаты? При этом ничуть его не испортив. «Незнакомец, хотите знать, что я думала о вас далекую минуту назад?»

      – Хотите, покажу вам театр?

      Получилось слишком торжественно. Таким тоном приглашают в римский Форум. Или в Колизей. Ну и ладно! Литера прикрыла глаза, как бы прячась от самой себя. – «Да еще упаковалась лохушкой!» – со злостью подумала.

      Лабиринт

      Знакомая вязь коридоров, сонное фойе, Литера привела меня в пустой зрительный зал. Распахнула двери торжественно, будто должен был грянуть государственный гимн. Вошла первой по дорожке центрального прохода, остановилась между партером и амфитеатром. Осмотрелась. Обернулась. Поколебалась, улыбнулась мне баронессой. Бесформенные штаны, кеды, футболка с косой надписью «Yes». Какая-то странная, то ли хипповая, то ли хипстерская гармония. Одним движением ладони собрала волосы вверх, в круглый пучок. Рука придерживает волосы. Корона и шлейф. Царица. Хозяйка. Ферзь.

      Вслед за Литерой я ступил в зал, как Армстронг на поверхность Луны – каждый шаг был не просто шагом. Оглянулся кругом. Без людей зал пугал объемом и тишиной. Тусклые огни дежурного света. Огромная кают-компания свежезатонувшего корабля. Вместо карт на стенах портреты мертвых драматургов. Кусок пространства в плену шести плоскостей – пол, потолок, три стены. Четвертая – плотный, раздвижной занавес красного бархата. Литера взошла на сцену, коснулась бархата – полотно ожило мягким волнением синусоид. Волны обозначили существование жизни по другую сторону занавеса. Четвертая стена исчезла.

      – Сегодня после обеда предгенеральная репетиция вашей пьесы. Здесь.

      Сообщение, которое радует любого автора. Трепет творца в начале шестого дня творения. Мне ж только напомнило: у твоих дней другой счет. И ты больше не на стороне Создателя.

      Озадаченная отсутствием ожидаемой или хотя бы внятной реакции, Литера занялась наведением порядка