Связанный честью. Сандра Браун

что он уже спит, она позволила себе откинуть голову ему на плечо.

      – Ты очень упряма, Эйслин Эндрюс.

      Эйслин закрыла глаза и скрежетнула зубами, понимая, что он был свидетелем ее упрямства и капитуляции. Наверное, он специально ждал, когда она сдастся.

      – Если ты немного отпустишь руки, мне будет легче дышать.

      – Или дотянуться до ножа.

      Они помолчали, потом он произнес:

      – Ты – одна из немногих.

      – Немногих кого?

      – Женщин, с которыми я провел больше одной ночи.

      – Не жди, что я почувствую себя польщенной.

      – Я и не жду. Не сомневаюсь, что девственница-англо не может вообразить себе худшего кошмара, чем индеец, лежащий между ее белых ляжек.

      – Ты невообразимо вульгарен. И я не девственница.

      – Ты замужем?

      – Нет.

      – Жила с кем-то?

      – Нет.

      – Любовные интрижки?

      – Не твое дело.

      Она скорее умрет, чем расскажет, что у нее был только один мужчина. И то едва ли стоящий упоминания. Это был чрезвычайно неутешительный опыт, в котором она в основном удовлетворяла свое любопытство.

      Между ней и тем мужчиной была лишь некоторая привязанность. Они мало общались, ни тепла, ни близости не было, не говоря уже о страсти. После того, как все закончилось, она испытала сильнейшее разочарование и крушение иллюзий, и ей представлялось, что ее партнер тоже остался разочарован.

      С тех пор она больше не рисковала такими щекотливыми ситуациями и в последнее время начала думать, что просто не склонна к сексу. Она ходила на свидания, но никто не вызывал у нее желания продолжить знакомство и выйти за пределы ресторанных ужинов и целомудренных поцелуев на прощание.

      Не желая говорить о своей личной жизни – или об отсутствии таковой, – она спросила:

      – А как насчет тебя? Сколько сердечных дел у тебя было?

      Но Грейвольф то ли заснул, то ли проигнорировал ее вопрос. Как бы там ни было, ответа она не дождалась.

      Она поуютнее прижалась к чему-то теплому.

      В ее сонном мозгу отдалось тихое ворчание, чем-то напоминающее мурлыканье большой кошки. Эйслин пошевелилась. Ее разум начал складывать получаемые от органов чувств отрывки информации, и она резко села, широко распахнув глаза.

      – О господи! – воскликнула она.

      – Это мои слова, – простонал он.

      Она лежала, распластавшись, на Лукасе Грейвольфе.

      Видимо, ночью она перевернулась, и сейчас ее щека покоилась на его голой груди в разрезе расстегнутой рубашки. Грудь прижималась к его животу, а бедра…

      – О боже, – повторила она, когда поняла, что бедрами прижимается к его паху.

      Эйслин вспыхнула и отпрянула, быстро перебравшись на другую сторону сиденья.

      – Я сож-жалею, – с трудом выговорила она, стараясь не смотреть на него.

      – Я тоже, – сердито ответил он, открывая дверцу со своей стороны и практически вываливаясь на землю.

      Довольно долго он стоял около машины, и Эйслин не смела спросить,