«В сияньи зари, дню дающей разбег». Григорий Гордусенко

янской семьи я – младший. Когда началась Великая Отечественная война, мне был годик и два месяца, старшему брату Коле – 12 лет, сестре Марусе – 5 лет. Отец, Дмитрий Фокиевич, работал в МТС старшим механиком. Мама, Меланья Андреевна, трудилась в колхозе. Отцу дали бронь, возложив на него ответственность за эвакуацию всей техники МТС вместе с трактористами и другими механизаторами, пока фашисты не оккупировали Полтавщину. Так он оказался с вверенной техникой и группой механизаторов в Узбекистане, в районе Голодной Степи. Её, целинную, предстояло вспахать, засеять и получать урожаи сельхозкультур. Работали и днями, и ночами – ведь весь тыл огромной страны имел общий лозунг: «Всё для фронта!»

      До оккупации наших мест отец и мама успели только один раз обменяться письмами. А когда на нашу землю пришли гитлеровцы, почтовая связь прервалась. Хотя родители продолжали писать друг другу, ответов не получали. Это выяснила сестра отца (моя тётя), посетившая его после войны. Отец уже был женат, с молодой супругой они растили трёх детей. А мама второй раз замуж не выходила, растила нас, полусирот, одна.

      Два года была оккупирована родная Полтавщина фашистской нечистью. В нашем большом селе всё это время стоял отряд немецких автоматчиков на мотоциклах с колясками. В одном из дворов располагалась их полевая кухня. Ещё две автомашины с крытыми кузовами базировались под высокой раскидистой вербой на берегу пруда. Каждый день они куда-то уезжали, возвращались поздно вечером.

      Из оккупационного периода я запомнил в общих чертах два эпизода, конечно же, уточнённые позже взрослыми.

      ПЕРВОЕ, что не забывается всю жизнь, – это картина отправки девушек и молодых женщин, мужья которых воевали на фронтах войны, на работы в Германию. А как выяснилось потом, – и в услужение семьям гитлеровской элиты, в том числе военной. Все понимали, какая доля предназначалась их детям, невесткам. Местность наша – степная, партизаны были где-то далеко, но, как рассказывала мама, из села фашистский отряд никого не выпускал. Даже ночью на выходах из Семёновки дежурили немецкие солдаты и два полицая. Сельчане предполагали, что такой «осадой» фашисты преследовали одну цель: не выпустить из села молодёжь – резерв для угона её на каторгу в свой Фатерланд.

      И вот когда приходил день очередной отправки, в селе было всё вверх тормашками. С раннего утра фрицы начинали обход по домам с заготовленным вместе с полицаями списком. Под плач, стоны, раздирающие душу крики матерей, родственников они выводили из родных хат здоровых, красивых молодых украинок и, как скот, насильно грузили их в крытые машины. Кто упирался – толкали в спины прикладами, стреляли в воздух для острастки: щадили всё-таки золотой товар. Некоторых девушек и молодок в домах не было. Тогда разъярённые фашисты рыскали в их поисках по дворам, сараям, погребам; протыкали вилами стожки сена, копны соломы (о пощаде резерва уже не было смысла) – словом, выкуривали изо всех щелей и закутков. И всё это время село гудело беспомощной ненавистью: а что могли сделать старики и малолетки?.. Вот этот вселенский плач матерей, безответные мольбы сестрёнок и братишек о защите в детских глазах были катастрофой прежнего безмятежного бытия, стали тяжелейшей травмой на всю жизнь.

      ВТОРОЙ эпизод, сначала ужаснувший сельчан, а потом ставший свидетельством освобождения родной Семёновки от оккупации, относится к осени 1943 года. В один из сентябрьских вечеров было замечено какое-то смятение в оккупационном отряде. Фашисты засуетились, в спешке выносили из домов и запихивали в коляски мотоциклов награбленное. Всю ночь жители села не спали, из-за штор, занавесок они наблюдали за этой беготнёй чем-то напуганных гитлеровских вояк. Лишь на короткое время перед восходом солнца установилась тишина. Потом семёновцы услышали оглушительный треск мотоциклетных моторов – отряд умчался на запад, по направлению к своему Фатерланду.

      Чуть позже, когда солнце забралось уже выше деревьев, сельчане поняли причину столь поспешного бегства тылового отряда фашистов. Далеко за околицей села послышался нарастающий гул. Взрослые сразу же разгадали: Красная Армия гонит гитлеровских захватчиков восвояси, обстреливая их из артиллерийских самоходок и танковых стволов. «Так вот почему «отряд мародёров» удрал без оглядки», – посмеивались односельчане. Тем временем гул боя всё ближе подкатывался к селу. А вскоре и отступающие немцы появились на улицах: шли набитые фрицами грузовики, медсанбатовские машины, по обочинам неслись, как угорелые, мотоциклисты…

      Когда эта колонна начала выходить из села в поле, наступающие советские войска открыли по ней шквальный огонь. Но снаряды-то летели над нашей Семёновкой, и мы с мамой Меланьей Андреевной, старшим братом и сестрёнкой кинулись к окопу, который в первые же дни войны предусмотрительно выкопал в саду и «обустроил» мой дедушка по отцу Фокий Сергеевич. Наивно, конечно, но нам казалось, что в этой яме мы будем в полной безопасности. Стенки окопа были обиты старыми одеялами, пол устлан толстым слоем соломы, а поверх неё – всякими дерюжками; в грунте были сделаны ступеньки; на уровне земли поперёк окопа уложено несколько жердей, накрытых большим старым брезентом – такая вот «крыша» вместо двойного-тройного наката из брёвен… На «постели» этого убежища лежали только мы с мамой, брат с сестрёнкой сидели