Руфь. Геннадий Пискарев

по доказу.

      Отец! Тех лет суровый перегиб,

      Дивлюсь, не взял тебя за жабры.

      Тебе везло,

                      хоть ты погиб,

      Но на войне

                      и смертью храбрых.

      Тебя, хватившего «сырца»,

      В кромешном орудийном гуле

      Вдали от дома, от крыльца

      К сырой земле пришило пулей.

      Упал, заснул, как от вина,

      И встать не хочешь, будто стыдно.

      …Отец, вставай! Твоя жена

      Уж не ругается обидно.

      Она так ждёт тебя, отец.

      Мне жаль её: она же плачет.

      И я подрос. Я, твой малец,

      Ведь ты хотел со мной рыбачить.

      Родимый край. Родимый дом.

      Досчатый стол, скамья, полати…

      Отец, давай в него войдём.

      А пить не будем, правда, батя?

      Разве на то дана нам жизнь.

      А перегибы? – Ну, их, право.

      Отец! Отец! Но нет, ты спишь,

      Довольствуясь посмертной славой.

      А как осмыслить судьбу и деяния тётки Анны, кончившей дни свои у дальних родственников в городе Рыбинске Ярославской области, консультировавшейся со мной перед отбытием: «Можно ли прожить на тридцати пяти рублёвую «колхозную» пенсию на всём купленном в городе?» Тётка Анна! Величайшая гордячка, пролившая горькую слезу на пороге дома, быть может, соперницы своей – Марьи. Той, беззаветной, что возвеличилась чистотой, бескорыстием, самоотверженностью сердца своего. И… благородством невестки Татьяны – ветхозаветной Руфи, чудесным образом проявившейся во плоти моей суженой.

      Тётка Анна считала гроши в предсмертные годы: 14 копеек – на мыльце; гривенник в день – на булочку; не пожалеть рублика, можно и колбаски чайной покушать… А мать моя доживала дни свои в столичной квартире, пенсию клала на книжку, о деревне тосковала ужасно, но… Читала вместе с невесткой «Письма о расколе» Мельникова-Печёрского. Только что напечатанные в восьмитомнике издательством ЦК КПСС «Правда», где работал её сын, т. е. я. Я, окончивший недавно Высшую школу при Центральном комитете Компартии Советского Союза, по рождению, как истинно русский человек, крещённый. В отличие от своей жены. Её крестили после замужества, в деревне, тайком от меня, партийца, дабы не повредить карьере. Смиренно, да нет – с любовью, и благоговением, приняла крещение любимая моя, в крови которой каких только компонентов не было, каких верований не гнездилось в душе.

      Ох, понять бы, распутать верёвочку, свитую Господом Богом. Да не хватит, наверное, ни ума, ни времени для этого на грешной земле. Остаётся верить: так надо.

      Да простят меня Силы Небесные, – «Так надо», – сказал когда-то мой товарищ Иван Фотиевич Стаднюк, автор «Максима Перепелицы», приехав в своё родовое село на Житомирщине из столицы в военной форме с полковничьими звездами на погонах. До этого его знали там как гражданского человека. Воевавшего, правда, но в звании солдатско-сержантском.

      Стаднюку в мирное время дали старший офицерский чин за патриотические произведения. Так