Живой проект. Дарья Викторовна Еремина

самого – как символ роскоши и величия. Она боялась сойти с ума от осознания, какой маленькой, незначительной и невесомой становится вдали от него. Боялась потерять себя, исчезнуть, растворится в его личности, стать невидимой, перестать существовать. Она преклонялась перед ним, олицетворяющим все ее человеческие ценности, и брезгливо презирала, думая об искусственности его происхождения. Она любила его, и эта любовь ни на мгновение не меркла в ее сердце. Но эта любовь, и это было важнее всего – убивала ее. То, кем она являлась, кто думал и мечтал и, пока еще, был способен стремиться куда-то кроме, как на его зов.

      Сглотнув и вытерев глаза, Ольга зашла.

      Михаил по-прежнему спал, вытянувшись во весь рост. Другой человек казался бы помятым и расхлябанным на его месте – спящим в белой рубашке и брюках, но не он. Михаил выглядел строго и аккуратно, как-то исключительно органично, будто так и спят деловые люди на всем земном шаре. Подумав так, Ольга тихо засмеялась. Присев на пол у кровати, она спрятала лицо в ладонях. Смех незаметно перешел в слезы. Ольге и в голову не пришло, что ее всхлипы могут разбудить Михаила: она знала, что разбудить его может только будильник или сигнал срочного вызова. Звук, назначенный президентом выводить его из сна. Как и все в его жизни, назначенное… не случайное.

      2

      Федор Иванович пробивался в международные организации по правам человека. Он писал Александру все реже и ответы не радовали его. Профессор знал, что у его живого проекта просто физически нет времени на переписку, но в тех двух-трех строчках, что приходили в ответ, не было и намека на былую теплоту, уважение и любовь, кои прежде сквозили в каждом слове, каждом знаке препинания. Иногда ученому казалось, что ответы на его письма пишет нанятый для этого человек, а то и вовсе робот. Это подавляло ученого даже больше, чем неконтролируемые процессы, прямым виновником которых он являлся. Никогда в жизни Федору Ивановичу не была нужна поддержка так сильно, как в эти месяцы. И никогда в жизни он не оказывался в таком абсолютном и враждебном вакууме, как сейчас. В конце июля профессор позвонил последнему человеку, от которого мог услышать хоть одно теплое слово, получить хоть каплю так необходимой ему уверенности и силы.

      Голос женщины был по-прежнему необыкновенно мягок и доброжелателен:

      – Слушаю вас.

      – Ларочка, здравствуйте. Это Высоцкий.

      – Не ожидала, что вы решитесь позвонить мне после всего, что сделали против нас.

      – Я начал эту борьбу не против кого-то, а "за" – за человечество, Лара!

      – Ох, перестаньте, Федор. Я помню ваш доклад, не повторяйтесь.

      – Это правда, и вы знаете, что именно этого хотел Юрий.

      – Федор, вы всегда витали в каких-то своих, лишь вам видимых иллюзиях. Не пытайтесь спровоцировать меня на спор: я плохой оппонент и не умею говорить так же красиво и убежденно, как вы. Зачем вы звоните мне?

      Федор Иванович никогда прежде не слышал в голосе супруги Юрия Николаевича ноток усталой скуки и безразличия. Почувствовав,