А за окном – человечество…. Сергей Прокофьевич Пылёв

резвые, бодрые. Одним словом,carpe diem.

      Я работал, тщательно заткнув уши бумажными салфетками. Обязательно, чтобы они были слегка влажными! Тогда вёрткий визг Славика едва доставал до кончиков моих обнажённых нервов.

      «…Меж депутатами тотчас началась в словах и действиях такая срамота, что маршал Бибиков, едва перекричав разгорячившихся стервецов, зачитал особое распоряжение: «Господ депутатов отныне рассаживать на таком расстоянии, чтобы они один не мог до другого доплюнуть или в лицо кулаком сунуть!» Слава Богу, просторность зала заседания Комиссии исполнить такую меру вполне позволяла».

      Вдруг Зоя наклонилась и что-то прокричала мне. Я на всякий случай улыбнулся и погладил её по руке. Нежность для неё всегда была во мне.

      И тогда Зоя сказала ещё громче:

      – Тоня уехала в Москву!

      Я почти понял её.

      – Надолго? – отозвался, глядя в потолок.

      – Даже не знаю…

      – Так что из этого? – сдержанно вздохнул я. – Ей чем-то помочь надо?

      – Только тем, что потерпеть Славика до её возвращения…

      Я не сразу заценил эту фразу. Возможно, все-таки помешали бумажные кляпы. Я вытащил их с таким видом, с каким человек в эпицентре ядерного взрыва вынужденно снимает с себя противорадиационный свинцовый костюм.

      Славик сердито вцепился в Зою и укусил её за руку.

      – Я по маме скучаю!!! Сговорились! Вы ненавидите меня!!! И Степашка меня ненавидит! – заверещал он и внезапно исчез. Как переместился в иное измерение. Словно продемонстрировал нам эффект «нуль-транспортировки» по методике братьев Стругацких.

      – Нет, ты такое не сможешь долго вытерпеть… – тихо сказала Зоя.

      – А у меня есть варианты?.. – вздохнул я.

      Славика мы нашли не сразу. Не так велика моя квартира, вернее, она вовсе даже мала, будучи типичной «хрущёвкой» образца гагаринского 1961 года, однако у внука Зои была природная способность уникально затаиться. Этому ещё способствовала его худоба: став к вам боком, он практически исчезал «с радаров».

      На этот раз «убежищем Монрепо» ему послужил мой огромный платяной шкаф – раритет сталинской эпохи, который в те годы ошибочно, но так изысканно красиво, импортно называли поэтическим французским словом «шифоньер». Производное от chiffon, то бишь тряпка, лоскут. Ещё с тех пор в нем стойко сохранился едкий, ядовито-бледный запах убийцы моли, красных кровяных телец и обоняния на уровне профессионального дегустатора – ароматического углеводорода нафталин.

      Славик стоял в этом мертвенном аромате с болезненно сморщенным от напряжения личиком и держал перед собой яростно сжатые кулачки. То есть он приготовился мужественно вступить в сражение с Бабайкой, привидениями и даже с Великой Ужасной Темнотой, в которой он своим особым детским зрением явственно видел живущие в ней своей страшной жизнью разные разности, словно с хохотом сгустившиеся из мрака.

      – Выходи, Леопольд, подлый трус… – виновато усмехнулся я.

      – Осторожней…