Сталинград. Том четвёртый. Земля трещит, как сухой орех. Андрей Воронов-Оренбургский

что? – рука накрыла пузатую кобуру.

      – Никак нэт.

      – Чего не спишь?

      – Сна нэту. Сон от меня бэжит.

      – Мы опять стоим, что ли?

      – Стоим. Давай выйдем. Покурим. Душно здэс, не продохнуть от портянок.

      – Скажи на милость, а в твоей богадельне…розами-мандаринами пахнет? О-ох, и неугомонный ты, брат…

      – Хо! Ест такое мал-мал.

      – Дневальный, – Арсений Иванович, отложив портянки, одел на босу ногу хладные сапоги.

      – Я, товарищ комбат! – громко откликнулся молодой голос.

      – Тише ты, колокол! Чего орёшь, все спят. Долго стоим?

      –Говорят двадцать минут. Сапёры мост проверяют.

      – Ну, ежели, двадцать…Давай, потравимся табачком. Угощаешь, майор?

      Танкаев без слов выбил на треть пучок папирос, протянул пачку. Спрыгнули на щебёнку, отошли в сторону. Курили в кулак, без «малиновых светляков», прислушиваясь к гнетущему предгрозовому затишью.

      – Давай, только по существу, – комбат Воронов, уже без сна в глазах, пристально посмотрел на Танкаева.

      – Я всо о том допросе, в комендатуре…с Хавив, – понизил до шёпота голос Магомед. – Помнишь, говорил о мятеже на Кавказе?..

      – Ну…

      – Ты вот что мне объясни: выходит война одним разор, другим в позор…или на пользу, что ли?

      – Ты об этом опять? – зевнул Арсений.

      – Опят! А ты как думал?! – горячо зашипел Магомед, опаляемый гневом. – Развэ, не понимаеш-ш, Кавказ для меня свящ-щенен! Всо, что там происходыт не так…Клянус-с, как кинжал ранит сердце! Э-э, что подумают люди о нас в России? В Москве? В Ленинграде? Что мы не совэтские? Что всэ кавказцы такие? Предатели, что ли, да-а?

      – Тише ты! И у вагонов есть уши, сколько тебе говорить? Не волнуйся в Кремле не дураки сидят. Советское правительство и товарищ Сталин во всём разберётся. Виновных – накажут, героев – наградят. Тебе то, что за печаль? Ведь, ни твой Дагестан пролил кровь, нарушил присягу…и снюхался с немцами?

      – Вах! Зачем так говориш-ш, Иваныч? Зачем в душу плюёш-ш?! Знаеш, ведь…Чечены, ингуши, как братья нам…

      – Как и фашисты, которым они протянули в первый же год войны руку помощи? Хор-роши «братья»! – в серо-зелёных глазах Арсения вспыхнул огонь. – Да это ж…нам всем – нож в спину! Мне и тебе…всей Красной Армии!

      – Знаю! Я не о том! Пойми, хоть ты! Эти шакалы-предатели, ни вэс народ Чечено-Ингушетии! Вот я о чём. Вай-ме! Что с ними будет??

      Воронов, большой, плотный с прищуренными глазами, с седеющей чёлкой, упавшей из-под козырька на загорелый широкий лоб, клонясь вперёд, лицом к лицу столкнулся с Танкаевым. Тот не отступив, выдержал взгляд.

      – Думаю, тоже, что и с крымскими татарами…предавшими нашу священную Родину. Хищники должны быть убиты, пособники посажены в клетку. Третьего не дано. Скажи на милость, – вкось усмехнулся Арсений, с вспыхнувшей молнией в зрачках, глядя на побледневшее лицо друга. – Я что-то в толк не возьму, Михаил, как-то странно ты делишь наш Союз нерушимых…Дагестан – родина, Кавказ – родня…А мы – все остальные: кем теплушки забиты, с кем воюешь