Вавилонские хроники. Елена Хаецкая

Ицхак такой же семит, как я – плоскорожий ордынец. Одна только спесь, – проворчал я. – У них в семье семитский язык уж три поколения как забыли…

      Я стал думать. Это не семитский язык. И не ашшурский. И не мицраимский. Это вообще не язык. То есть… то есть, ни слова знакомого. Даже не ухватить, где там глагол, а где какая-нибудь восклицательная частица…

      Я велел подать мне телефон и набрал номер Ицхака, бессердечно оторвав того от ужина.

      – Очнулся, академик? – невежливо сказал Ицхак. И сразу озаботился: – Ну, как наша дорогая? Не помял?

      – Слушай, Ицхак, – сказал я. – Тут такое дело… Приезжай немедленно.

      И положил трубку.

      Я здорово его напугал. Он примчался на рикше. Клепсидра-пятидесятиминутка еще свое не отбулькала, а Ицхак уже вываливался из неуклюжей тележки, сплетенной из упругого ивового прута. Рикша, весь потный, заломил полуторную цену. Я слышал, как они с Ицхаком шумно торгуются у меня под окнами.

      Наконец Мурзик открыл Ицхаку дверь. Мой шеф-одноклассник ввалился, отирая пот со лба – будто он вез на себе рикшу, а не наоборот – и устремил на нас с Мурзиком дикий взор светлых глаз.

      – Ну?! – закричал он с порога. – Что случилось?!.

      – Проходи, – молвил я, наслаждаясь. – Садись. Мурзик, приготовь нам зеленого чаю.

      Мурзик с каким-то вихляющим холуйским поклоном увильнул на кухню. Загремел оттуда чайником.

      Ицхак сказал мне, свирепея:

      – Ты!.. Бесплатное приложение к заднице!.. Учти, мои предки были кочевниками и приносили кровавые жертвы!..

      – Мои до сих пор приносят, – попытался я защитить вавилонскую честь, но по ухмылке Ицхака понял, что опять сморозил невпопад.

      Он уже почти успокоился. Развалился на моем диване, как у себя дома, раскинул руки.

      – Что случилось-то? – осведомился он. – Чего названиваешь на ночь глядя?

      – Сейчас узнаешь. – Я хлопнул в ладоши и гаркнул: – Мурзик!

      Мурзик, дребезжа чашками и сахарницей, вкатил столик на колесиках.

      Мы с Ицхаком взяли по чашке. Медленно, значительно отхлебнули. Я встретился глазами с выжидающим Мурзиком и кивнул ему. Мурзик торжественно подал магнитофон.

      – Жми, – распорядился я.

      Толстый мурзиков палец вдавил холеную черную кнопку. Стереосистема выдала: «агх… ирр-кка! Энк л'хма!» – и так далее, все в таком же духе, с жаром, выразительно, с визгливым, каким-то дергающимся интонационным рисунком.

      Поначалу Ицхак слушал с интересом. Сделал голову набок, как удивленная собака. Даже про чай забыл. А магнитофон все изрыгал и изрыгал малопонятные звуки. Ицхак соскучился. Отпил чаю, взял сахар, принялся шумно сосать.

      Потом вдруг его осенило. Я понял это потому, что изменилось выражение его лица. На место фальшивой сосредоточенности пришла осмысленность.

      – Это что… это твой голос, что ли? – спросил он меня.

      – А! Наконец дошло, – сказал я, очень довольный. – Для начальника ты неплохо соображаешь. Анька бы сразу догадалсь.

      Он отмахнулся.

      – Лучше