Бертран из Лангедока. Елена Хаецкая

улыбаясь, поклонился Бертран своему сеньору.

      – Вижу, едва не случилось несчастье? – спросил он.

      – Да, – сказал Оливье.

      – И случилось бы, не будь рядом мессена Оливье, – решительно заявила домна Маэнц.

      Рыдающую Аэлис передали дамам, и те увели ее в дом. А рыцарь, которого Оливье толкнул, когда к домне Аэлис спешил, наклонился над кучкой извергнутого из чрева прекрасной дамы, привлеченный блеском жемчужины. Поднял, рукавом от нечистот отер, и заиграла жемчужина пуще прежнего.

      Повертел в пальцах, остальным показал.

      – Не терял ли кто жемчугов?

      Начали оглядывать одежды. Но нет! Все жемчуга на месте, никто не сронил такого дива. Домна же Аэлис жемчугов не носила, о том доподлинно было известно.

      Да и не было ни у кого жемчужины такой величины и такого дивного цвета.

      Стали думать и гадать: откуда бы жемчужине в супе взяться?

      И сказала вдруг старая служанка, что большой серебряной ложкой суп из супницы по блюдам разливала:

      – Да простят мне знатные господа, коли вмешаюсь.

      Досадливо махнули на нее рукой прекрасные дамы: что еще за старуха такая безобразная?

      Но после разрешили ей говорить: давай, бабка, что там надумала?

      И сказала старая служанка:

      – Видела я, как на кухне, склонившись над горшками и кастрюлями, рыдает Жеан, поваренок наш, любовью терзаемый жестоко. Вбил себе в голову, болван эдакий, что принадлежит его сердце домне Аэлис, да пошлет ей Пресвятая Дева Пещерная долгие годы и много деточек!

      – Да при чем тут какой-то поваренок, какой-то Жеан, который слезы льет над горшками? – возмутились прекрасные дамы.

      И кавалеры их поддержали. Что за чушь! Какой еще такой Жеан-поваренок? Говори, старуха, откуда жемчуг, и нет ли там, откуда он взялся, еще такого же?

      – Так я и говорю, – заторопилась старуха, – рыдает, значит, Жеан, а слезы его тут же превращаются в жемчужины… Сама видела, вот этими глазами.

      – Вот вырвем сейчас тебе эти глаза, чтоб всякой глупости не видели, – пригрозил Оливье де ла Тур.

      Старуха совсем оробела, присела перед грозным Турком.

      – Ах, ваша милость, что за ужас вы говорите! Я бедная женщина, не стану врать. Жеан рыдает чистым жемчугом, ибо хоть и рожден он от скотницы и конюха, сердце у него светлое и доброе, а душа – как облачко, пронизанное солнечными лучами…

      – Да откуда тебе знать, старая ты ведьма, какая у него душа?

      Оливье де ла Тур совсем из себя вышел, вот-вот за оружие схватится.

      – Так ведь я та самая скотница и есть, от которой Жеан произошел, – жалобно проговорила старая женщина.

      Тут ее отпустили и послали за Жеаном.

      Привели Жеана.

      Бертран на траву присел, подальше от блевотины, чтобы ненароком не вляпаться. Любопытно ему стало.

      Жеан оказался лет семнадцати, а то и меньше; черные кудри во все стороны глядят, весь в саже, ручищи как грабли, ножищи как другие грабли, глаза от испуга на пол-лица сделались. Увидел