Бертран из Лангедока. Елена Хаецкая

с известными притязаниями на всех встреченных им животных. Обрюхатил он волчицу, осчастливил лисицу, едва не разорвал куницу, покрыл двух старых коров, не пропустил ни козлов, ни ослов – хоть те и отбивались, а тоже льву достались.

      Увлекся Юк, глаза прикрыл от удовольствия. Сам свой голос слушает – и тает, тает… А голос и вправду чудный, богатый, с медью да с переливами.

      Похождения льва завершались встречей с одним мудрым человеком, который и растолковал отважному, но невежественному зверю смысл его необузданных порывов.

      «Признанье мне твое не внове, – сказал тот мудрый человек, – ты одержим любовью, а это страсть такого рода, что служит к продолженью рода».

      И объяснил мудрец неразумной твари, что надлежит искать тому подходящую для себя пару, одной с ним породы. Не следует дарить любовью, не разбираясь, всякую скотину и любую животину.

      Лев же, разумеется, спросил, как среди множества животных распознать львицу. Мудрый человек с охотой пояснил: мол, узнать ее вам будет просто: она такого же сложения и роста, как золото, у ней играет мех, она сильней и краше всех и от хвоста до зева львица – королева. И лишь одним от вас она разнится: без гривы львица.

      И что же сделал тот глупый лев после того, как ему все растолковали, будто ребенку?

      Пропев последний куплет, жонглер выразительно замолчал.

      Эн Бертран хмыкнул.

      – Принял за львицу львенка, – завершил он песню. – Теперь я понимаю, почему граф Риго не побрезговал гнаться за тобой с мечом в руке.

      Жонглер встретился с Бертраном глазами.

      – Неужто все, что говорят о графе Риго, – правда? – спросил он дерзко.

      – Почти все, – сказал эн Бертран. – Песню поносную кто сложил?

      – Я, – отвечал жонглер Юк.

      – Оно и видно, – заметил эн Бертран. – Слова корявые, да и музыка сущая дрянь. А голос у тебя и впрямь красивый… К такому голосу еще бы и песни хорошие.

      И пропел две строфы из своей старой сирвенты.

      Едва лишь эн Бертран запел, Юк, не страшась смерти, откровенно поморщился. Эн Бертран пение оборвал, снова хмыкнул – беззлобно (что для эн Бертрана большая редкость) и так обратился к жонглеру Юку:

      – А ну-ка расскажи мне правду, откуда у тебя эти ожоги…

      Юк и рассказал.

      Родился этот Юк на проезжей дороге. Мать, говорят, была паломница. На поклонение святым местам шла, к Иакову Компостельскому. А другие поправляют: нет, она бродяжка была. Только разница невелика.

      Донесла молодая мать новорожденное дитя до первого постоялого двора да там и оставила на милость недобрых людей. А другие поправляют: не своей волей дитя оставила – умерла она.

      Как бы то ни было, а ни матери, ни отца Юк отродясь не знал. Зато уж что ему с самого детства хорошо запомнилось, так это колотушки, попреки и тяжкая нудная работа с утра до вечера.

      – А потом Господь Бог, должно быть, увидел, наконец, как я страдаю, и сжалился надо мной. Напустил на наш постоялый двор грабителей, – так продолжал Юк. – Загнали нас