Молитвы человеческие. Елена Черкашина

заходишь, радость моя? Входи, входи. Рад, что к убогому Серафиму тропу не забыл.

      На пороге стоял генерал. Лицо смущённое, плечи согнуты виновато, но на устах – улыбка.

      – Видно, рано поднялся, чтоб ко мне придти.

      – Чуть свет встал, батюшка. Да уж благословите.

      О чём беседовал святой со своим давним другом – неведомо, только вышел пожилой генерал со светлым челом, кликнул возничего – и покатил прочь с лёгким сердцем. А Серафим затеплил свечу и трижды поклонился образам.

      Народ собирался, уже и на крыльце не стало места, и очередь растянулась до самых ворот. Одного за другим принимал Серафим, для каждого находя слово поддержки и утешения. Кого-то просфорой угощал, кому-то святой водицы испить давал. И выходили от него со слезами умиления на глазах, с дрожащими губами.

      – Радость моя! – приветствовал Серафим каждого, будь то отрок, старик или вдовица.

      Но больше всего любил, когда приходили дети.

      – Сокровища, сокровища мои, – так говорил, обнимая с любовью, и угощал, чем мог.

      Ближе к обеду внесли на носилках помещика.

      – Давно ли болеешь? – спросил Серафим.

      – С прошлой зимы, батюшка, – еле слышно отвечал помещик. – Ноги совсем отнялись.

      – Ничего, ничего, жив будешь.

      И начал молиться.

      – А что ж сестрица твоя, Елена, замуж не идёт? – вдруг спросил.

      Удивился помещик прозорливости старца и ответил с почтением:

      – Да она думает в монастырь.

      – В монастырь – хорошо, да в какой попадёшь. А вот пусть приходит ко мне, я её к своим сироткам определю, в мельничную общину. Там её не обидят.

      – Да, батюшка, передам.

      – Передай, что ждать её буду.

      – Непременно, непременно.

      – Вот и ладно. А ноги твои здоровы будут. Останься в монастыре, поговей да причастись Святых Христовых Тайн. А как причастишься – так и встанешь.

      Уехал помещик окрылённый, ничуть не сомневаясь в правдивости слов Серафима и силе его молитвы.

      А батюшка Серафим прикрыл свою дверь со словами:

      – Простите меня, чада, да только сегодня уж принимать не буду: утомился я.

      А когда посетители разошлись, стал на колени и долго углублённо молился.

      Короткий зимний день подходил к концу. Серафим бросил полено в печку, сел и прищурился на огонь. Тихо и благодатно было в сердце. Он словно взял на себя часть того груза, что несли эти люди, а помолившись, сбросил его с себя, доверив каждого человека Богу.

      – Слава Тебе, Господи, слава Тебе! – шептали иссохшие губы.

      А душа повторяла: «Слава!»

      Затем он придвинулся ближе и прислонился к печи головой. Сейчас он вздремнёт, а затем опять встанет на молитву, чтобы обнять тёплым покровом тех людей, что приходили к нему сегодня, своих близких и весь мир.

      Монах

      Становилось холодно. Резкий ветер порывами забивался под шубу, пробирался сквозь поддёвку до тела: сухого, измождённого, синего от мороза. Небо серело, и наступающая ночь предвещала вьюгу.

      Монах не спешил. Неторопливо