Наша самая прекрасная трагедия. Извас Фрай

Вот бы весь год был таким, как этот волшебный день – чтобы каждый город оказался таким же гостеприимным как Львов и чтобы весь год у случайных туристов не было времени на переживания и рутинные обязанности, как вовремя позавтракать или лечь спать, или не опоздать на работу. Многие туристы верят в исполнения желаний, если, к примеру, коснуться статуи, или бросить монетку в фонтан. Я загадал желание трижды и просил об одном: чтобы этот год пролетел как день, чтобы время перестало идти в привычном для нас ритме и пустилось в реактивный полёт, но только так, чтобы в конце пути, оборачиваясь назад и пролистывая исписанные страницы прошлого, мы не смогли бы прочесть ничего, что вызывало бы в памяти воспоминания о впустую потраченном времени, о тяжести судьбы или трещине в нашей семье. Одного дня – недостаточно, чтобы перечеркнуть все наши надежды. Пусть в Украине мы проведём всего один день.

      3. Штефан

      Надежда – куда менее надёжна, чем вера. В счастливые времена, человек переполнен верой в жизнь. В тёмные времена, ему остаётся лишь надеяться на лучшее. Но сама суть от этого не меняется. Без веры человек живёт, но не человеческой жизнью. Без надежды человек погибает.

      – Gefällt es dir hier? – неожиданно спросила меня мама.

      Нравится ли мне здесь… да что здесь может нравиться?! Может и понравилось, если бы она не спросила меня об этом. А так, я должен думать теперь, что она хотела этим сказать. К счастью, разгадав недоумение у меня на лице, следующей фразой она объяснила, что именно встревожило её – она заметила, что я за весь день не сделал ни одной фотографии.

      Отец смотрит на меня с той стороны стола в ресторане гостиницы, разделываясь с куском пирога, потягивая кофе с молоком, он проделывал всё это с таким шумом, что сложно было услышать собственные мысли.

      Самой ужасной ошибкой за всю мою жизнь – было родиться в этой семье. На лице у отца, весь день напоминавшего грозовую тучу, теперь застыла какая-то странная улыбка, которая может появиться лишь у тех людей, которым не свойственно улыбаться. Я перевожу взгляд на маму – она всё ещё ждёт моего ответа.

      У меня был фотоаппарат – не камера на телефоне, и не мыльница, а настоящий, полупрофессиональный, хоть и объектив на нём был слабенький. В Берлине я любил снимать если не постоянно, то хотя бы через день – всё, что казалось мне интересным и до чего только мог достать зум. А уж когда мы выезжали за город, то фотоаппарат вырвать у меня можно было только с руками – а затем, на просмотр сделанных снимков уходило времени едва ли не больше, чем на само путешествие. Но сегодня, ни одной фотографии я так и не сделал. Даже самому себе мне было трудно это объяснить – с мамой, которая только ещё больше напряглась, нетерпеливо вглядываясь в меня, говорить об этом было невозможно.

      На помощь мне пришел отец. Спокойным голосом он обрался к ней: «Всё в порядке» и приобняв её одной рукой за плечо. Он посоветовал маме попрактиковаться в русском и не говорить по-немецки:

      – Нас никто