Свет, обманувший надежды. Стивен Холмс

реакционного национализма и авторитаризма в глобальном масштабе опирается на гибко сформулированную и отчасти спекулятивную, но, надеемся, последовательную и показательную концепцию политической имитации. Этот подход и определил структуру книги.

      Мы начнем с исследования нетолерантного коммунитаризма популистов Центральной Европы, прежде всего Виктора Орбана и Ярослава Качиньского, чтобы попытаться объяснить, как значительная часть электората в странах, где либеральная элита, еще недавно приветствовавшая имитацию западных образцов в качестве кратчайшего пути к процветанию и свободе, вдруг стала считать копирование дорогой к гибели. Мы рассмотрим, как в регионе начали формироваться антизападные контрэлиты, берущие начало преимущественно в провинции, и как они завоевывали серьезную поддержку общества, особенно за пределами включенных в глобальную сеть мегаполисов, монополизируя символы национальной идентичности, которые игнорировались или обесценивались в период «гармонизации» с постнациональными надгосударственными стандартами и нормами ЕС. Мы попытаемся показать, как процесс депопуляции в Центральной и Восточной Европе, последовавший за падением Берлинской стены[40], помог популистским контрэлитам, ниспровергавшим концепции универсализма прав человека и либерализма открытых границ как проявления надменного безразличия Запада к национальным традициям и наследию их стран, захватить этими идеями умы граждан[41].

      Мы не утверждаем, что популисты Центральной Европы – безвинные жертвы Запада или что противодействие тому, что они посчитали имитационным императивом, является их единственной целью, а антилиберализм был единственно возможной реакцией на кризис 2008 г. и другие кризисы на Западе. Не забываем мы и о разворачивающейся в регионе героической борьбе против антилиберального популизма. Мы лишь утверждаем, что политический подъем популизма нельзя объяснить без учета широко распространившегося недовольства тем, что безальтернативный (навязанный) советский коммунизм после 1989 г. сменился безальтернативным (призванным) западным либерализмом.

      Затем мы обратимся к чувству обиды, которое испытала Россия, столкнувшаяся с очередным раундом императивной вестернизации – по крайней мере, в России происходившее воспринималось именно так. Для Кремля распад СССР означал, что страна утратила статус сверхдержавы, а следовательно, и глобальный паритет с Америкой. Некогда грозный конкурент практически в одночасье оказался на грани коллапса, был вынужден просить помощи и изображать благодарность за советы доброжелательным, но плохо подготовленным американским консультантам. Для России имитация никогда и не предполагалась синонимом интеграции. В отличие от стран Центральной и Восточной Европы, Россию как кандидата в НАТО или Евросоюз всерьез не рассматривали. Это слишком большая страна с огромным ядерным арсеналом и чувством собственного «исторического величия»,

40

«Согласно прогнозам ООН, совокупное население стран так называемой Вышеградской четверки (V4) – Польши, Венгрии, Чехии и Словакии – сократится с 64 млн человек в 2017 г. до 55,6 млн человек к 2050 г., или примерно на 13 %. За этот период ни в одном регионе мира не ожидается более быстрого спада». James Shotter, ‘Central Europe: Running out of Steam’, Financial Times (27 August 2018).

41

Страх перед тем, что навязываемый западный либерализм вытесняет или разрушает местные традиции, явствует, к примеру, из такого высказывания: «Волна сопротивления так называемой “гендерной идеологии” в Центральной Европе заставила Болгарию 15 февраля, а затем Словакию вчера (22 февраля) выступить против ратификации Стамбульской конвенции о предупреждении и пресечении насилия в отношении женщин и насилия в семье». Georgi Gotev, ‘After Bulgaria, Slovakia too Fails to Ratify the Istanbul Convention’, Agence France-Presse (23 February 2018).