Двенадцать повестей. Мария Французская

к моим родным – им сердце не солжет,

      Но объясни ты им, что рана смертно жжет…

      Слуга собрал добро, поплакал и исчез.

      Перевязав бедро, Гижмар уходит в лес.

* * *

      Хромая, будто зверь, он вышел по ручью

      На бережок теперь – и увидал ладью.

      Он смотрит все смелей: кораблик на воде.

      Таких-то кораблей он не видал нигде.

      Стоит себе один, и не видать других —

      Как будто из глубин он вынырнул морских.

      Эбеновая снасть, из шелка паруса —

      Готов отплыть, пропасть, взлететь под небеса.

      Наш раненый герой немало удивлен:

      За этою горой морей не помнит он!

      Не знал, что корабли заходят в этот порт.

      И вот уже с земли ступает он на борт.

      Чеканка и резьба, и жемчуга гряда…

      Ну, что ж, сама судьба вела его сюда.

      Упасть себе позволь, чтобы очнуться вновь!

      Он забывает боль, он вытирает кровь.

      Толкнут тебя тычком – в александрийский шелк

      Ты упадешь ничком, чтоб не завыть, как волк.

      …Кораблик побежал по морю, по волне.

      Там наш Гижмар лежал, так думается мне.

      Не виден капитан, не слышен экипаж,

      А вот корабль летит, как призрак, как мираж.

* * *

      Меняется все, захотелось и мне изменить свой стих.

      Кораблик причалил, как будто бы ветер внезапно стих.

      Страной этой правил давно уже, с незапамятных пор

      Тот, кто был и не муж своей госпоже, – пожилой сеньор.

      Что за любовь?! Нет горя смешнее, чем ревность мужей-стариков.

      Что-то вроде потери зубов, или даже нежнее,

      это их прорезывание рогов…

      Себя не желая признать уродом,

      Карауля ночи и дни,

      Он выстроил башню с единственным входом,

      Чтоб жена оттуда ни-ни.

      Лишь море гладило мраморный

      Башенный бок.

      Хотя ведь и с моря, если действовать грамотно,

      Кто-то подплыть бы мог.

      А в башне – унылой, серой —

      Часовню устроил муж.

      И ценною росписью – сцены с Венерой —

      Украсил ее к тому ж…

      Вот старый Овидий – он нам нужен самим,

      Мы любим читать на сон.

      А наша пленница им топит камин —

      Извини, дружище Назон.

      Так вот, нашей даме, заложнице, избраннице на века,

      Была поблажка положена: служанка, племянница старика.

      Они подружились и жили как сестры,

      Как птички в своем раю,

      Хотя этот рай и стоял

      У пропасти на краю.

      Лишь старый священник, единственный, худенький и седой,

      Имел свой ключик к таинственной двери над самой водой.

      Он был им вернее друга, капеллан им был и слуга.

      Такого слуги услуга особенно дорога.

* * *

      Но час приближался, и тем он запомнится вам сей час,

      Что в полдень проснулся демон, испытывающий нас.

      Юные дамы посмеют выйти проветриться в сад —

      Но не думаю, что сумеют легко вернуться назад.

      Что видят они? Вот странно: корабль, пестры паруса.

      Кораблик