Калинов мост. Валерий Марченко

ноги-то береги, ревматизмой съест.

      Доверившись въедливой бабе, Пантелей скинул рыбацкие сапоги с длинными голенищами, вынул стельки из войлока и приспособил к обнесённой железом круглой печи. Берёзовые полешки от внимательной Петровны гудели пламенем, гулом, принеся в помещение председателя уют и тепло.

      – Ты вот, что, Петровна, – откинулся на диван Погадаев, – моей-то не говори, осерчает Нюра и разговоров не оберёшься.

      – Побаиваешься? – скривилась в улыбке уборщица, – бедовая жена у тебя, сам выбрал парабельскую, вот и ступай с ней в ногу, по-нашему, по-нарымски.

      – Дык, ступаю, Петровна…

      – Эк, мужики, ненадёжный вы народ, – отмахнулась женщина, не заметив, как половой тряпкой смахнула слезу со щеки. – Вон Стёпка мой пока не утоп в Оби с пьяну на рыбалке, все лелеял меня, блюл. Гляди, гладкая какая!

      – Ну, это да! – отшатнулся Погадаев. – У тебя же, Петровна, до Степана был… Как его?

      – Ну, Афанасий, царство ему небесное! Громом убило – тоже на Оби. Шарахнуло молнией в лодку – и поминай, как звали. Тело не нашли, может, налимы сожрали… Мужики, мужики, не бережёте себя!

      Женщина присела на табурет и уставилась в окно на Обские просторы, а там река несла мутные воды с остатками льдин и торосов.

      – Скольких же ты, голубушка, прибрала неразумных-то? Ай-я-яй!

      – Расчувствовалась, чё ли, Петровна? Не поминай лихом мужиков. Толи ещё будет? Намедни с Томском говорил – пришлые едут к нам на работы. Как смотришь на это?

      – Пришлые говоришь? – насторожилась женщина, утерев лицо рукавом фуфайки.

      – Ну, да! Ссыльные трудпоселенцы…

      – А-а-а, эти-то, ссыльные… Сам знаешь, сколь их до революции у нас было неугодных царю… Шишков, Свердлов, Рыков, Куйбышев. Сам Иосиф Виссарионович…

      «Да, – подумал Погадаев, – Нарымский край обживала „вся революционная Россия“, здесь были представители пятнадцати партий и групп четырнадцати национальностей».

      – Разное баили про тебя, Петровна… Неужто правда? – поинтересовался Погадаев, скосив глаза на уборщицу.

      Женщина отвернулась от осторожного намёка председателя…

      – Ты чё… О «Кобе», чё ли, Пантелей?

      – Ну-у-у… как сказать… Дело житейское! Сколь воды утекло с тех пор.

      – М-да-а, время летит. Это ж когда их пригнали? Ага! В июле 1912… Яков Михайлович уже отбывал ссылку, прижился, а «Кобу» поселили у крестьянина Алексеева – урядник велел. Мы жили рядышком с ними, через огород. Ну и встретились однажды… Чернявенький такой, с густой шевелюрой, бородкой… Интере-е-есны-ы-ы-й… Да и сколь жил у нас? Месяца через полтора утёк и с концами…

      – Ты вот чё, Петровна, – Погадаев задумчиво тронул плечо женщины, – никому ни слова… Времена-а-а пошли… Не ровен час, смотри…

      – Да, Бог с тобой, Пантелей Куприянович! Я чё? Прощелыга какая, чё ли?

      – Нет, конечно, Петровна, договорились?

      – Ох, мужики, – сокрушилась уборщица,