Московский городовой, или Очерки уличной жизни. Андрей Кокорев

между собой, расстегнувши мундиры и развалясь на креслах. Обер-полицмейстер председательствовал.

      Когда я взошел, он обратился к какой-то фигуре, смиренно сидевшей в углу, и сказал:

      – Батюшка, не угодно ли?

      Тут только я разглядел, что в углу сидел старый священник с седой бородой и красно-синим лицом. Священник дремал, хотел домой, думал о чем-то другом и зевал, прикрывая рукою рот. Протяжным голосом и несколько нараспев начал он меня увещевать; толковал о грехе утаивать истину пред лицами, назначенными царем, и о бесполезности такой неоткровенности, взяв во внимание всеслышащее ухо Божие; он не забыл даже сослаться на вечные тексты, что «нет власти, аще не от Бога» и «кесарю – кесарево». В заключение он сказал, чтоб я приложился к святому евангелию и честному кресту в удостоверение обета, – которого я, впрочем, не давал, да он и не требовал, – искренно и откровенно раскрыть всю истину.

      Санковская Е.А.

      Окончивши, он поспешно начал завертывать евангелие и крест. Цынский, едва приподнявшись, сказал ему, что он может идти. После этого он обратился ко мне и перевел духовную речь на гражданский язык.

      – Я прибавлю к словам священника одно: запираться вам нельзя, если б вы и хотели.

      Он указал на кипы бумаг, писем, портретов, с намерением разбросанных по столу:

      – Одно откровенное сознание может смягчить вашу участь; быть на воле или в Бобруйску на Кавказе – это зависит от вас.

      Вопросы предлагались письменно; наивность некоторых была поразительна. «Не знаете ли вы о существовании какого-либо тайного общества? Не принадлежите ли вы к какому-нибудь обществу – литературному или иному? Кто его члены? Где они собираются?»

      На все это было чрезвычайно легко отвечать одним «нет».

      – Вы, я вижу, ничего не знаете, – сказал, перечитывая ответы, Цынский. – Я вас предупредил, – вы усложните ваше положение.

      Тем и кончился первый допрос».

      Оказавшись «на том берегу», А.И. Герцен не упускал случая поместить в «Колоколе» письма из Москвы, содержавшие разоблачения полицейского произвола и нелицеприятную критику стражей порядка. «Ради красного словца» писатель-революционер не жалел и своего доброго знакомого – обер-полицмейстера И.Д. Лужина, впоследствии харьковского губернатора, которого наградил эпитетом «доносчик». А ведь именно он, когда в Петербурге Герцену отказали в заграничном паспорте, выправил Александру Ивановичу необходимые документы и помог выехать из России.

      Лужин И.Д.

      Интересно, что критику обер-полицмейстера Лужина можно найти не только в произведениях, вышедших из-под пера Герцена и его корреспондентов. Вот мнение тайного агента III отделения, высказанное в донесении заместителю шефа жандармов Л.В. Дубельту:

      «Простите мне мою неограниченную искренность, батюшка Леонтий Васильевич, все единогласно отдают цену Москве, что при бестолковости Щербатова[12] и неспособности Лужина быть обер-полицмейстером все держится

12

Князь А.А. Щербатов был в то время московским генерал-губернатором. Среди подавляющего большинства горожан пользовался уважением и любовью за неуклонные заботы о нуждах города и добросердечие.