Московский городовой, или Очерки уличной жизни. Андрей Кокорев

запись: «Хорош и достоин».

      Стоит заметить, что для получения такой записи в формуляре полицейскому офицеру требовалось постоянно и энергично поддерживать в квартале порядок. А для этого следовало не гнушаться по-настоящему черновой работой вроде ночных обходов и арестов преступников.

      О том, что «полицейские будни» были далеки от романтики, прямо свидетельствует знаток московского «дна» А.И. Левитов. Вот как в его очерках «Московские норы и трущобы» описан арест преступника:

      «– Где? – спросил начальственный голос.

      – Вот тут, – указала хозяйка на конуру соседей.

      – Я тебе покажу, каналья, как не давать знать полиции, когда тебя обязали подпиской! – шумел тот же голос.

      – Да ведь, батюшка, отец мой!.. – слезливо оправдывалась хозяйка.

      – Молчать! Эй, ты, отворяй! – крикнул начальник и стукнул в дверь.

      Ответа не было.

      – Отворяй, говорят тебе, или дверь велю ломать!

      Опять молчание.

      – Ломай дверь! – обратился начальник к кому-то.

      Несколько человек, вероятно полицейских, дружно откашлялись и наперли: перегородка застонала и заколыхалась, так что грозила повалиться даже в моем стойле. Наконец раздался оглушительный треск, дверь соседей сорвалась с петлей и упала, мать и дочь проснулись и завопили. Я заглянул в щелку и увидел такую картину:

      Яков стоял посреди свой миниатюрной комнатки, высоко подняв над головою обломок стула; лицо его было совершенно бело; черные глаза горели, как два угля; гнев и страх, исказившие его физиономию, особенно резко выражались в широко открытом, перекосившемся рте и поднятых бровях. Красная, яркая полоса света, вырывавшегося из коридора сквозь выбитую дверь, освещала всю фигуру Якова. Остальные личности, притаившиеся в полутемном углу, сами собой отодвигались на второй план в этой страшной картине. Мать и дочь, наполнявшие бессознательным, диким криком всю квартиру, барахтались где-то под кроватью, едва ли объясняя себе причину собственного вопля, потому что обе были пьяны; собутыльники Якова жались один за другого, растерявшись и недоумевая, что им предпринять.

      – Лучше сдавайся без драки, – уговаривал из коридора начальственный голос.

      – Ни за что!.. – твердо крикнул Яков.

      – Ой, сдайся!..

      Молчание.

      – Тихонов, – скромно позвал кого-то начальник.

      – Чего изволите, ваше благородие.

      – Что же – надо брать.

      В голосе начальника было что-то нежащее, ласкающее и вместе ужасное, – он как будто говорил: «что же делать, Тихонов, я сам знаю, что в этой битве тебе, пожалуй, могут свернуть шею, – но как же поступить иначе?»

      – Надо брать, – скромно подтвердил Тихонов.

      – Все ли тут? – спросил начальник.

      – Все, ваше благородие! – возопили человек пять-шесть подчиненных.

      – Подите сюда.

      Наступающие отодвинулись в глубину коридора и начали совещаться вполголоса. Больше всех, разумеется, говорил начальник,