Частный случай. Филологическая проза. Александр Генис

действовал наоборот. Перенося свою модель на бумагу, он убирал все, без чего можно было обойтись. Иногда Довлатову хватало одного деепричастия: «Ровно шесть, – выговорил Цуриков и, не сгибаясь, почесал колено».

      «Человек, – писал Сергей, – рождается, страдает и умирает – неизменный, как формула воды Н2О». В поисках таких формул Довлатов для каждого персонажа искал ту минимальную комбинацию элементов, соединение которых делает случайное неизбежным. Этим довлатовские портреты напоминают японские трехстишия:

      Она коротко стриглась,

      читала прозу Цветаевой

      и недолюбливала грузин.

      5

      Хокку удивляют неразборчивостью. Эти стихи не «растут из сора», а остаются с ним. Им все равно, о чем говорить, потому что важна не картина, а взгляд. Хокку не рассказывают о том, что видит поэт, а заставляют нас увидеть то, что видно без него.

      Мы видим мир не таким, каким он нам представляется, и не таким, каким он мог бы быть, и не таким, каким он должен был бы быть.

      Мы видим мир таким, каким бы он был без нас.

      Хокку не фотографируют момент, а высекают его на камне. Они прекращают ход времени, как остановленные, а не сломанные часы.

      Хокку не лаконичны, а самодостаточны. Недоговоренность была бы излишеством.

      Это – конечный итог вычитания.

      Они напоминают пирамиды, монументальность которых не зависит от размера.

      Сюжет в хокку разворачивается за пределами текста. Мы видим его результат: жизнь, неоспоримое присутствие вещей, бескомпромиссную реальность их существования.

      Вещами хокку интересуются не потому, что они что-то символизируют, а потому, что они, вещи, есть.

      Слова в хокку должны ошеломлять точностью – как будто сунул руку в кипяток.

      6

      Точность для Довлатова была высшей мерой. Поэтому я горжусь, что он и у нас обнаружил «в первую очередь – точность, мою любимую, забытую, утраченную современной русской литературой – точность, о которой Даниил Хармс говорил, что она, точность, – первый признак гения».

      Только не надо путать точность с педантичной безошибочностью. Ее критерий – внутри, а не снаружи. Она – личное дело автора, от которого требуется сказать то, что он хотел сказать, – не почти, не вроде, не как бы, а именно и только.

      Точность – счастливое совпадение цели и средства. Или, как говорил Довлатов, тождество усилий и результатов, ощутить которое, неожиданно добавлял он, легче всего в ти́ре.

      В литературе для Довлатова только один грех был непрощенным – приблизительность. В «Невидимой книге» он замечает: «Я хотел было написать: “Это человек сложный…” Сложный, так и не пиши».

      Большинство, к сожалению, пишут длинно, красиво и не о том. Читать такое – как общаться с болтливым заикой.

      Чаще всего точность заменяют благими намерениями. Считается, что добро можно защищать любыми словами – первыми слева по правилу буравчика.

      Точность, кстати, – отнюдь