Счастливо оставаться! (сборник). Татьяна Булатова

ям.

      – Га-га-га, – приглашала девочка важную птицу к диалогу.

      – Га-а-а-а, – выдавливал из себя гусак, выпучивал глаза и вытягивал шею.

      – Олька, – дергал птичницу за мятый подол задравшегося к самым трусам вылинявшего платья младший брат Вова. – Не боис-ся?

      – Нет, – не задумываясь, отвечала девочка и вытягивала пухлую ножку как можно дальше.

      Воодушевленный сестринской смелостью семилетний карапуз, найдя в плетне подходящую дырку, делал то же самое. Правда, нога его была босая и грязная.

      – Гуся-гуся-гуся, – тоненько зазывал мальчик. – Иди сюда, гу-у-уся. Иди сюда, беленький.

      Трифон панибратства не любил и, надув шею, шипел, грозно глядя на шевелящиеся грязные пальчики.

      – Убери ногу, – строго приказывала Оля.

      – Не уберу.

      – Ущипнет.

      – Тебя же не щипает.

      – Меня – это меня, – со знанием дела произносила толстая девочка, не сводя глаз с гусака. – Меня он любит.

      – И меня любит, – со слезами в голосе не сдавался братишка.

      – Тебя он любить не может. Потому что ты – это он!

      – Я не он! – сопротивлялся Вовик.

      – Он. – Сестра стояла на своем.

      – Не он! – вошел в раж мальчик.

      – А я говорю – он!

      – Не он!

      – Он!

      – Не-е…

      Не успел Вова выпалить свое очередное «не он», как Трифон ущипнул его за ногу, загоготал и воинственно замахал крыльями.

      – А-а-а-а, – зашелся в плаче утративший бдительность спорщик, и Оля нехотя вытащила ногу вслед за пострадавшим. Посмотрев на гусака укоризненно, ткнула брата в спину, да так, что тот согнулся вдвое, и недовольно буркнула:

      – Давай иди уже. Не реви.

      Не тут-то было. Вовик голосил, как на пожаре, явно испытывая удовольствие от издаваемых им самим звуков.

      На трубный рев навстречу детям неслась мать, на ходу вытирая руки о засаленный фартук.

      – Что-о? Что случилось?

      – Вовку Трифон ущипнул.

      – А куда ты глядела? – возмутилась Ираида Семеновна.

      – А че он ногу свою туда засовывает?

      – А она че засовывает? – плача, сдал сестру Вовик.

      – Куда?

      – В забор, – сообщил травмированный гусаком родственник.

      – Ты че, Оль, опять к гусям лазила?

      – Я не лазила, – честно призналась нерадивая дочь.

      – Ла-а-а-а-зила, – стучал дальше Вова.

      – Че врешь-то? – возмутилась Оля и замахнулась на брата.

      – Э-э-эй, ты, давай руки-то не распускай! – прикрикнула на дочь Ираида Семеновна.

      – А че он врет-то?

      – Это еще надо выяснить, кто из вас врет.

      – Олька врет.

      Мать укоризненно посмотрела на дочь, собираясь сказать привычное «Нехорошо, доча», но не успела, потому что вспомнила об оставленных на плите оладьях.

      Незатейливое кушанье к детской трапезе издавало тоскливое урчание среди пузырящегося масла и дымный запах, почуяв который Ираида Семеновна огорченно воскликнула:

      – Господи, сгорели!

      Всплеснула руками и запричитала:

      – Сгоре-е-ели, сгоре-е-ели…

      Потянула носом, рассвирепела и, повернувшись на 180 градусов, решительно направилась к дому, приговаривая:

      – Господи, ну что за дети! Ну не дети, а уроды какие-то!

      – Олька – урод, Олька – урод, – радостно подхватил Вовка и запрыгал на одной ножке.

      – Это кто урод? – возмутилась Оля. – Я урод?

      – Ты, ты, – с готовностью подтвердил мальчик, продолжая ритуальный танец победителя.

      Старшая сестра явно уродом быть не хотела, хотя всегда это про себя подозревала. Виной всему была эта проклятая родинка, спрятавшаяся в правой ноздре, отчего правое крыло носа было сине-малинового цвета. Многочисленные родственники за изъян это считать отказывались, гордо ссылаясь на Ольгиного деда с такой же отметиной на носу. Зиновию Петровичу роковое пятно жить не мешало. За всю свою долгую жизнь он привык к изумленным взорам сельских ребятишек, к тому, что сердобольные мамаши пугали им непослушных своих чад, шипя на ухо: «Вот отдам тебя Зяме Меченому…» На прозвище свое Ольгин дед давно не обижался, чего нельзя было сказать о его строптивой внучке, вздрагивающей от слов: «Вон Ольга Меченая пошла».

      Вот и сейчас Вовкины слова взбаламутили ее и так неспокойную душу. Поэтому старшая сестра «на похвалу» нисколько не поскупилась:

      – Придурок. Придурок, трус, кощей, слабак, свинья, – тараторила Оля, выговаривая все слова четко и достаточно тихо, чтобы мать не услышала.

      Вовик, оглушенный вероломством сестры, перешел к решительным действиям. Увидев лежащий на земле камушек подходящего размера, он разбежался и, подобно