Цветы и птицы. Мария Метлицкая

работу – дела не ждали, начинались приемные экзамены. Нашлась и няня – родственница из Еревана. Дом по-прежнему оставался шумным – гости не переводились, родня наезжала все так же часто и даже чаще – все жаждали потискать чудесного малыша. На кухне, как всегда, царили суета и разгром – пеклось, жарилось и варилось. Входная дверь, как и прежде, не закрывалась.

      Каринка тогда впервые пожаловалась подруге – устала. На работе суета, да и дома не отдохнешь. И однажды, приехав к Ане, тут же рухнула на диван и блаженно закрыла глаза: «Как у тебя хорошо, господи! Чисто и тихо».

      Игоря Березкина по-прежнему рвали на части – провинциальные и столичные театры мечтали получить его в качестве художника-постановщика. Он еще чаще отсутствовал и Анну по-прежнему с собой не брал. Но она уже и не просилась – привыкла. А вот Каринка не успокаивалась:

      – Господи, и где он нашел такую дуру? Приезжает зачуханный, похудевший, с блестящими глазами – скорее всего, от бурной жизни. А тут эта дурочка варит ему отварчики и отпаивает бульончиками – красота! Вьется вокруг, как бабочка, крыльями хлопает. «Игоречек! То или се? Или, может, это?» А этот милый Игоречек лежит с великомученическим взглядом на диване и складывает губки скобочкой: «Ах, я устал! Как я устал!» А от чего, спрашивается, ты устал? От работы? Ну не знаю – молодой и здоровый мужик. Может, от возлияний и еще кое от чего?

      – Для чего ты мне все это говоришь? – обижалась Анна. – Чтобы испортить мне настроение?

      Каринка мотала кудрявой головой:

      – Нет, моя дорогая. Исключительно для того, чтобы ты очнулась. Проснулась наконец и зажила своей жизнью. Не его, а своей, понимаешь?

      – Как это – своей? – переспрашивала растерянная Аня. – У нас одна жизнь, общая. Одна на двоих!

      – Ты совсем дура? – распалялась подруга. – Это у него жизнь! Работа, встречи, поездки, знакомства. Люди вокруг, общение. А у тебя – прозябание! Одно сплошное прозябание у тебя! И самое ужасное, что тебе это нравится! Тебе так тепло в твоем привычном болоте, что ты и нос высунуть боишься. Боишься нарушить свой призрачный, зыбкий покой. А он не побоится, не сомневайся. Как только захочет, выкинет тебя за борт и тю-тю, поминай как звали! Забудет тебя в ту же минуту. И заслуги твои забудет – как не было!

      Аня обижалась и принималась плакать. Зачем так жестоко? Нет, она понимала: подруга говорит из лучших побуждений. Успокоившись, мысленно соглашалась с ней – муж давно живет своей жизнью. Своей. А она – его жизнью. Она и вправду его прислуга, тень. И ему так удобно – в любое время, как только он явится, в доме чисто и вкусно, выстирано и выглажено. Тихо и благостно. Ни одного вопроса, ни одной претензии. Не жена – подарок судьбы.

      Каринка настаивала, чтобы Аня снова взялась за рисунки, пошла работать – хоть в школу, хоть в кружок, куда угодно, лишь бы занять себя, вспомнить профессию, оторваться от кастрюль и утюга. «Ты ведь талантливая, Анька! И так бросить свою жизнь ему под ноги!»

      Родители старели и болели – из молодых