Мы остаёмся жить. Извас Фрай

может оказаться пистолет.

      Самый хладнокровный из нас вытащил пулю из его раны. Затем, куском ткани мы перевязали ему дырку в бедре. Несколько мужчин и женщин какое-то время ещё хлопотали над ним. А затем унесли куда-то – в какую-то комнату, наверное – мне было всё равно. Всё время он кричал от боли.

      На самом деле, я проявил милосердие к этому несчастному идиоту, которому самое место у меня на корабле.

      – Капитан, – прокричал человек-попугай, – капитан-капитан!

      Ведь кто помешал бы мне в тот миг целиться прямо ему в голову?! Я не люблю убивать людей – даже таких. Поэтому, пусть он скажет мне спасибо.

      Да, я очень добрый человек; хоть моя долгая жизнь – всё время наказывает меня за это.

      Даже сейчас, хоть я и победил, я ловлю на себе недобрые и подозрительные взгляды. Какой из них не поймай – ни в одном не будет ни понимания, ни сочувствия; только страх, неуверенность, чувство опасности. Я стоял перед всеми этими людьми и упорно делал вид, что не замечаю их. Это всегда ужасно – к такому не привыкаешь. Для них: я был уже не весёлым дураком, а опасным сумасшедшим, от которых избавляются при первом же случае. Псих, сырьё для костра – да, это всё про меня. Этот город стал полным провалом. Здесь мы потерпели неудачу; чем скорее мы отчалим и пустимся в поиски нового места – тем лучше для нас. Нечего теперь нам ловить в этом тёмном порту.

      – Я приношу свои извинения, господа, за оказанные неудобства.

      Что мне остаётся?! Я ухожу. Но мне не хочется возвращаться на корабль – там мне кажется, что я ещё больший дурак, чем те, кто меня там окружает.

      Моя команда молча следует за мной. Они напоминают мне бродячих собак, которые покорно следуют за каждым, кто кормит их. Я не смог удержаться и накричал на них, как только мы оказались на улице. Я приказал им возвращаться на корабль, сидеть там тише воды и ниже травы, пока я не вернусь. Они доверяли мне, боялись и уважали; они выполнят всё, что я им скажу – если им приказано сидеть тихо, они так и поступят. Они любят меня, потому что я разговариваю с ними и слушаю их; я считаю каждого из них таким же, как и я. Если мне что-то не нравится – это приводит их в такой ужас, что они превращаются в рабов моих желаний; моя воля становится для них мировым законом, какой бы разновидностью безумия эти несчастный не страдали бы.

      Сто лет прошло с тех пор, как самые страшные эпидемии чумы покинули Европу – болезнь для многих исчезла так же внезапно, как и пришла сюда. Для всех, кто жил в то время, эта кара была ужаснее Ада; целые города превратились в кладбища. Но для меня – она стала шансом. Я так долго жил в этом мире: видел рождение и смерть стольких империй. Тысячу лет назад новые европейцы, вышедшие из степей и лесов, приняли наследство Рима и отстроили разрушенные города. Но новой цивилизации суждено было повторить ошибки прежней. От увиденного за века у меня кололо в груди, а на силой закрытых глазах выступали слёзы.

      Когда смерть пролетела на своей косе над Европой, я надеялся, что это и моё спасение. Гибли и пустели города; по всему изведанному нами миром бушевали пожары и разбои. Урожаи гибли, вода была отравлена.