Ретенция. Илья Мартынов

современных технологичных материалов казалась мне космическим чудом. Я боюсь даже думать, во сколько она обходится Корпорации. За годы учёбы носить современную одежду стало уже привычным делом. Иногда удаётся что-то прихватить для мамы у коллег-женщин, которые желают избавиться от ещё вполне приличных на вид вещей. Маме нужнее комфортная одежда. С тех пор как погиб Дэйв – мой отчим, она осталась одна обслуживать квартиру и кормить наши с Никсой вечно голодные рты.

      В животе урчит, надо бы подкрепиться. Следую на кухню. Проём, ведущий туда, располагается с той же стороны, что и вход в исследовательскую. В квартире, любезно предоставленной мне Корпорацией, нет столовой или даже намёка на неё. Только кухня, где стоит крохотная плита, холодильник и небольшой выдвигающийся столик. Кухня маленькая, но светлая и приятная. Когда Никса первый раз приехала меня навестить полтора года назад, она была так сильно удивлена кристальной чистоте на кухне, что тут же с восторгом воскликнула: «Здесь как в домике из листочков белой бумаги!» Она приложила свою малюсенькую бледную ладошку с сиренево-синими мраморными прожилками к сверкающим белизной панелям на стене кухни и провела ею до пола. «Какая скользкая! Я думала, она окажется шершавой», – удивлённо вскрикнула она и, заулыбавшись, кинулась ко мне обниматься. Никса тогда едва доставала макушкой до моего пупка. Невозможно даже вообразить, насколько она была счастлива в тот момент, когда наконец-то вырвалась из затхлого гнилостного района с покосившимися чернеющими от грибка стенами и очутилась здесь, в светлом, чистом доме, на сверкающей кухне. Хотя Никса и не единокровная мне сестра, у нас нет никаких разграничений. Она любит меня как кровного брата. После смерти её отца Дэйва семь лет назад я стал для Никсы кем-то вроде старшего опекуна, почти родителя.

      Я вырываюсь из потока мыслей о семье и подношу руку к полупрозрачным створкам холодильника. Они моментально отворяются, и моя рука тянется к сочному помидору. Не знаю отчего, но сейчас я хочу отправить в рот кусок именно этого насыщенно-красного, спелого фрукта (да-да, помидор – это фрукт, сам долго удивлялся, когда узнал).

      Несколько помидоров вчера принесла служба доставки еды. Я их тотчас убрал в холодильник, чтоб наутро они сохранили свою свежесть. Предвкушая, как бархатистая мякоть будет таять на моём языке, а сладко-солоноватый сок потечёт по нёбу, я откусываю помидор. Мои зубы вонзаются в плоть помидора, но в этот момент происходит что-то совсем не то, что я себе вообразил. Вместо сочного, бархатистого, нежного привкуса на моём языке остаётся прогорклый, водянистый осадок. Мои глаза начинают бегать в поисках места, куда можно выплюнуть кусок отвратительной гадости. Замечаю открытый под подоконником пустой контейнер, в котором мне принесли вчера еду, и поспешно сплёвываю в него откушенный кусок. Следом плюхается и сам помидор. С омерзением смотрю вниз на вытекающую из фрукта водянистую субстанцию. Во рту неприятно вяжет, как будто меня заставили съесть стакан черёмухи и закапали