На краю географии. Владимир Маркман

не унимался парень. – Принеси, видишь, человек мучается, – он указал на армянина.

      – Заткнись, курва, – сказал узбек. – Наручники надену.

      Парень достал из тайников своего рюкзака какие-то таблетки, пачку сигарет и еще что-то и положил армянину на полку. Звал он его Серёгой. А Серёгу знал весь вагон. Когда Серёга переговаривался с кем-то из своих друзей за два отсека от нас, даже полосатики, особо опасные рецидивисты, в отсеке рядом немного стихали. А уж эти-то плевали на всех: чтобы суд вынес определение «особо опасный рецидивист», необходимо, чтобы за преступником числилось не менее трех тяжких преступлений, таких, как убийство, изнасилование, вооружённый грабёж. Срока они получали большие. И лагерный опыт за ними стоял 15–20 лет. Эти-то знали, когда нужно помолчать.

      Серёга закурил и сразу закашлялся.

      – Совсем не могу курить, – с сильным армянским акцентом проговорил он. – Хочешь? – он протянул мне сигарету.

      – Легкие, что ли, у тебя не в порядке? – спросил я.

      – Да, – ответил Серёга, хватаясь за грудь. – Туберкулёз. В открытой форме.

      Серёга сполз вниз и стал просить охранника вывести его в туалет. Тот делал вид, что не слышит. Ещё бы! В вагоне ехало несколько сот человек, если каждого выводить, так только этим и придётся охранникам заниматься.

      Внезапно Серёга стукнул ладонью по решётке с такой силой, что на миг показалось: она сейчас расколется.

      – Открой, падла, а то выйду – глаз вырву, – сказал Серега. – Мне все равно не жить на свете.

      Урки орали, требуя, чтоб охранники выгнали его в туалет. Конвойный схватился за пистолет и посмотрел на Серёгу свирепо, но вместо страха увидел свой приговор. Да, этот зэк, кажется, слов на ветер не бросал, и охранник это понял. Серёгу выгнали. После него стали выводить остальных. А потом даже принесли бачок с водой. Охранники торопили – пей быстрее. Кружка была одна, и Серёга, как самый уважаемый, пил первый, а после него – остальные. Задумаешься на миг: у него же открытая форма туберкулеза – однако только на миг, потому что на всё уже наплевать. Да и вообще, кто попал в тюрьму, то не знает, выйдет живым или нет, так уж до тонкостей ли тут – за кем пить?

      Рёв в вагоне не умолкал. В одном из отсеков дрались – били молча и, видимо, с чудовищной жестокостью, так как в женском отсеке бабы завопили, чтоб охранники разняли дерущихся. Тем была неохота, но всё же отсек открыли и одного из дерущихся перевели в другой конец вагона. Зэк на ходу зажимал ладонями разорванный по углам губ рот. Кровь хлестала у него между пальцами. Потом поднялся страшный вой в женском отсеке – бабы били молоденькую зэчку за то, что та отдавалась охранникам в уборной за сигареты. Где-то снова вспыхнула драка, еще более свирепая. Полосатики в соседнем купе ревели: «Бей его, суку, порви ему жопу на 27 частей!» Потом поезд остановился. Вагон стих. Часть уснула. Остальным разговоры уже надоели.

      Внезапно я поймал испытующий Серёгин взгляд.

      – Ты какой национальности? – спросил он.

      – Еврей.

      – Еврей? –