Попугай Гриша и корпоративная тайна. Борис Александрович Калашников

ее бы перевели на английский, как «Гриша́с феномен» или на французский «Феномен де Гриша». Да что за проблема ее сочинить?! Записывай каждый день, как твой питомец крылышками машет, как лапку отставляет, как обижается, как радуется, и прогремела бы фамилия Хомячкова на весь мир. Портреты в школах развешали бы. Бюст Менделеева, который стоит рядом с фикусом напротив кабинета, в конце концов, убрали бы – настоялся дедушка, пора и честь знать, освободи место для бюста Константина Вадимовича.

      А если известить об открытии комитет по Нобелевским премиям? Миллион за такой вклад в науку дадут! Построит Константин Вадимович виллу в Крыму на скале над морем и назовет – «Гришино гнездо»… нет, причем здесь Гриша?! Он ведь сам ничего не открыл. «Гнездо Хомячкова» – вот достойное название, которое увековечит имя нобелевского лауреата.

      Но интриги! Они везде, в том числе, конечно, и в Нобелевском комитете. Не могут же эти нобелевцы отваливать соискателям такие деньжищи, чтобы самим ничего не перепадало! Выделят премию за исследование какой-нибудь паршивой куриной болезни, хотя это открытие на миллион и близко не тянет, и отхапают себе половину. Или ещё хуже, разделят мой миллион на троих попугаеведов – радуйтесь мол, что хоть по триста тысяч досталось! А Константин Вадимович не согласен на триста тысяч! Он желает иметь свой заслуженный миллион!

      Лет через сто, может, памятник поставят в Одессе. Ну, где же ему ещё стоять, скажите, пожалуйста?! Только в Одессе, непременно в Одессе! Красивый такой памятник из бронзы напротив оперного театра на мраморном постаменте, и надпись золотыми буквами: «Великий попугаевед Константин Вадимович Хомячков с любимым питомцем Григорием на плече».

      Но если к тому времени самого Константина Вадимовича уже не будет, то и от памятника ему пользы никакой».

      Директор задумался, загрустил.

      «А ещё через много лет чучело Гриши купит на аукционе, какой-нибудь миллиардер, – уже со злостью подумал Хомячков. – И, вдруг, окажется, что, хотя живой Гриша был единственным и уникальным, на руках у коллекционеров окажется три десятка его чучел. Каждый владелец будет с пеной у рта доказывать, что именно в его подвале моль объедает перья истинного Григория. А сколько адвокатов будут за баснословные гонорары доказывать абсолютно недоказуемое. У этих ребят понятие совести отсутствует по определению. Профессия такая – врать. Хоть ты ему в глаза брызгай, он за гонорар будет стоять на своём! Ну, Бог с ними, продажными адвокатами. Хорошо бы Гриша заговорил. Вот это был бы фурор! Тогда можно было бы строить великие планы!»

* * *

      Понятно, что такие мысли подогревали нетерпение, с каким директор ожидал дрессировщика. Тот явился, как и обещал, когда стрелки часов в кабинете соединились на цифре «двенадцать», возвестив приход пятницы. Из пузатого кожаного саквояжа был извлечён чёрный бархатный плед, расшитый серебряными звездами, и к большому удивлению Хомячкова новенькая колода карт.

      Сонный Гриша, возмущённый неурочной побудкой, сощурился и что-то