Тамара возвращает долг. Портрет обыкновенного безумия. Александр Ермилов

Почти посмотрел новый фильм, громко чавкая попкорном под неодобрительный гул остальных зрителей и, чувствуя ребрами пистолет, уверенно выкрикнул, чтобы все заткнулись и не мешали смотреть. Не дожидаясь окончания фильма, я шумно вышел из кинотеатра, попутно наступая каждому сидевшему со мной в одном ряду на ноги, сминая ботинки и сапоги. И один мужчина даже вышел за мной следом, собираясь поговорить по-мужски, как он сам это определил, но был со стыдом возвращен назад, едва увидев пистолет за моим распахнутым пальто. Мне показалось, что кто-то позвал полицию, и я поспешил на улицу.

      Снегопад скоро парализует город. Я танцую, кружусь под снегом, ловлю языком снежинки, и оказываюсь возле лавчонки с уличной едой, к которой тянется длинная очередь оголодавших потребителей, во главе которой стройная девушка с короткой стрижкой черных волос заказывает подобие гамбургера и стаканчика кофе. Подойдя к окошку выдачи-оплаты, громко спрашиваю, из собаки какой породы сделана котлета для этого гамбургера (?) и присутствует ли помет в кофе (?), заставив половину очереди засмеяться, а оставшуюся половину вместе с продавцами возмущаться. Я вижу улыбку девушки в начале очереди, и она замерла, держа пакет с заказом, а я предлагаю спасти ее от этой неизвестной пищи. Она соглашается, я выхватываю у нее пакет, бросаю подальше в сугроб, а к нему уже бегут несколько из очереди, катятся по льду, на ходу устраивая драку за бесплатную еду. Я беру девушку за руку, тяну с собой дальше по улице, быстрее, только бы не слышать больше эту вонь и негодование дураков.

      Мы заходим в кафе, заказываем настоящий кофе, салаты и рыбу. Она говорит свое имя: Елена, а я почему-то называю себя Станиславом. Мы говорим о кино, потом о лыжах, уличных собаках, прочтенных ею книгах (скука!), не забываем поведать друг другу о своих профессиях и где работаем, и оказывается, что она учительница средних классов. Я спрашиваю ее мнение по поводу вечернего шоу и поднимающейся там темы подростковой жестокости и беременности. Она впервые за пару часов кривит рот, говорит, что в ее школе такого не бывает, главное, как воспитаешь ребенка, каким будешь для него примером, а во всем виноваты нерадивые родители, оставляющие детей без присмотра, вот такие и выходят на улицы за взрослыми развлечениями, не боятся никого, знают о безнаказанности. Но у нее в школе, подчеркивает она, такого не бывает. А я говорю, что в своей школе сталкивался с подобным, и вот совсем недавно спас подростка от избиения. Ее глаза широко раскрываются и рот немного приоткрыт. Она хочет подробностей, и я рассказываю, что расстрелял из травматического пистолета стаю вот таких же, будто с экрана, придурковатых засранцев, а потом проводил спасенного мною парня домой. Лена смотрит на меня с сомнением, а потом громко смеется, обращая на нас внимание официантов и посетителей. Мне приходится смеяться вместе с ней, а вокруг я замечаю взгляды, кто-то тоже смеется. Официант быстро направляется к нам, словно хочет заглушить