Киевский котёл. Татьяна Беспалова

суток не перемещаться. Мы возьмем их правило на вооружение, но вывернем его в суворовской традиции.

      Галя смотрела то на меня, то на Ангела в непонятном мне замешательстве. От слов Ангела в больной моей голове наступила странная, чеканная ясность. Вот она, правильная жизнь, правильные решения: выдвигаться по заранее продуманному плану, двигаться в выбранном направлении. Только…

      – Разве у вас нет карт? – спросил я.

      Ангел в недоумении уставился на меня.

      – Карт?

      – Та не обращайте на него внимания, – вмешалась Галя. – Та он такой же картежник, как его батька. То у них семейное.

      – Картежник? – оживился Ангел.

      – Та он же сын Иосифа Пискунова и сам он тоже Пискунов. Не знаете? Та его мамаша в нашей Оржице партийный вождь культуры.

      Ангел удивленно смотрел на Галю. Наверное, теперь он наконец-то заметил, насколько она хороша: огненная грива, россыпи золотистых блесток на коже. Особенно их много почему-то на груди, на лице меньше, и оттого кожа кажется ослепительно-белой. Тело огромное, крепкое. Движения быстрые. Ветреная беспечность в сочетании с неудержимым напором. Ах, если бы я был еще жив, я бы, пожалуй, снова полюбил Галю.

      – Это он о вас так? – осторожно спросил Ангел.

      – Та вы шо? Он же бредит! Мало ли Галь в этой степи?

      Наверное, сейчас она таращит на Ангела свои изумрудные с золотинками глаза, и Ангел тоже потихоньку влюбляется в нее… Ах, болит мое тело! Каждая косточка в нем страдая, взывает о помощи, но все-таки и укол ревности оказался чувствительным. Ангел и Галя, все еще беседовавшие о чем-то, вдруг разом замолчали и обернулись ко мне.

      – Он стонет, – сказала Галя.

      – Надо что-то делать с ранеными, – сказал Ангел и почему-то ухватился за свои очки. – Этот… Пискунов, благодаря вам, Галина Кирилловна, оказался в привилегированном положении. А остальные… Ночью умерло двое тяжелых. Все, кто может передвигаться, уйдут с нами. А кто не может… Мы вынуждены будем предоставить их военной судьбе. Впрочем, они, вероятно, сильно замедлят наше продвижение, что увеличит общее количество потерь.

      – Та не хватайтеся вы за голову. Мы их перевяжем, как-то обиходим да оставим.

      – Оставить раненых?

      – А шо? На себе нести? Вы же сами сказали: замедлят.

      Ангел вздохнул:

      – Вы правы. Но этого надо сначала обработать.

      Галя молчала, рассматривая меня со странным, позабытым мною выражением. Было, было у нас с нею. Да не один раз было. Я, тогда совсем пацан, лет тринадцати, не больше, бегал к ней чуть не по три раза на неделе. Влюбился я совсем сопляком, да любовь ту до сих пор не позабыл. Между теми днями и нынешним днем пролегла чуть ли не целая моя жизнь, но и теперь золотые искорки на ее белейшей коже кажутся мне все такими же волшебными…

      – Если мы сделаем операцию, бред может прекратиться. Наступит временное облегчение, – сказал Ангел.

      – Та это не бред. Это он так…

      Галя отвернулась, словно устыдившись чего-то, зато Ангел