Ангелоиды сумерек. Татьяна Мудрая

имя возбудило во мне какие-то сомнительные этимологические ассоциации. Ну и фразка выродилась, однако! Верный грех блудословия.

      – Так что завтра снова готовься. Нет, что за напасть – даже передохнуть не дают человеку! – продолжил Хельм.

      – Кому – тебе или мне?

      Он только хмыкнул с укоризной:

      – Тебе, может статься, и приходится терпеть, но исхитряюсь да изворачиваюсь один я. Ты лишь по течению плывёшь, однако. Да, кстати, на аппетит тебя не пробило?

      К своему изумлению, я понял, что не прочь опустить в свою чувствительную утробу что-нибудь не совсем железобетонное.

      – Ломтик свежего хлеба с рожка́ми, – сказал я. – Черно-синими такими. Если уж нельзя прямо кислотой закинуться.

      – Какой – уксусной? – произнес он. – Не пробьёт. Это ж эссенцию надо тридцатиградусную. Да тебе вообще никакой наркоты давать не велено. И бесполезно, кстати.

      – А если без пользы, так отчего ж нельзя?

      – Спроси чего полегче, парень. В этой конторе не я рецепты выписываю.

      Хлеба он, однако, принёс. Крупнозернистый серый ломоть, который пахнул как сто пекарен вместе взятых. Не со спорыньей, конечно: всякий тебе скажет, что от нее бывают антонов огонь и пляска святого Витта, а это в целом еще и покруче СПИДа. А для запивки снова это молочко от бешеной масайской коровки! Теперь, наконец, я понял, в чем дело: в него щедрой рукой плеснули этот самый, символический аналог вина. Причем в абсолютно сыром виде. Бр-р!

      – Это против малокровия, – пояснил Хельм, когда я скривил гримасу. – Ты завтра её почти целиком потеряешь.

      – Представляю, – буркнул я и поскорей завалился на свое ложе. Чтобы не блевануть ненароком.

      А наутро я проснулся оттого, что мой палач тряс меня за плечо:

      – Давай собираться. Сегодня без железа пойдем, он того не выносит.

      – Кто?

      – Увидишь, – Хельмут одним движением разомкнул обруч и снял с моей талии.

      В зале, куда он меня привел, были высокие своды из такого же мрамора, что пошёл на станцию метро «Кропоткинская», даже еще лучше: розовато-бежевого, с тонкими прожилками более тёмного оттенка. Пол был тоже такой и слегка грел мои босые ступни.

      – Вот, снимай портки и валяй на середину, – скомандовал Хельм.

      Там что-то вырастало из пола – неторопливо, как росток бамбука. Того же телесного цвета, слегка суженное к концу…

      Кол. Пока лишь колышек. Совсем нестрашный с виду. И слегка закругленный на конце.

      – Вон оно что. На хрен, выходит, посадите.

      – Волки говорят, что у тебя идефикс, зациклился, в общем, на таких штучках – просто с губ не сходит. Так что решили порадовать.

      – А как-нибудь понезатейливей меня нельзя было прикончить? Ну, хоть лошадьми по старинке разорвать.

      – Никак нет. Сразу и лицо потеряю, и квалификацию. Да и где ты тут лошадей видел? Невинные твари, однако.

      – А насчет моей половой ориентации ты не ошибся, часом? Куда его вставлять, такого?

      – Ничего, он хоть и слепой, а