Ангелоиды сумерек. Татьяна Мудрая

его… кристалл, что назойливо проникал мне в нос, рот и легкие, без всяких усилий с моей стороны пропитывал мясо через широко открытые поры, дурманил и отуманивал мозги.

      «Вино ведь – кровь земли, а мир – наш кровопийца,

      Так как же нам не пить кровь смертного врага», —

      шелестело забытье голосом Иоганна Вольфганга. Чьи были сами стихи, мелькнуло в моей башке. Омар… кальмар… лобстер… креветка…

      – Поэт Умар Хайам, невежда, – ответил мне сквозь пелену хмельного забытья юморной голосок. – Он еще мечтал, чтоб его так и похоронили в винном кувшине. Чтобы мимо проходящие пропойцы одним святым духом похмелялись. Или то грузинский кинто пел? «Только я глаза закрою – над ресницами плывёшь». У тебя самого – что плывет над ресничками? Цветы зла?

      Нет, никаких вчерашних цветочков и узорчиков, хотел возразить я. Сплошная кровавая пелена. Как говорится, мы с тобой одной крови – ты и я…

      Но тут всему настал конец. Мне тоже.

      Когда я очнулся, Хельма поблизости не обнаружилось. Зато рядом сидел старший из Волков, который с некоторой брезгливостью наблюдал, как меня выворачивает наизнанку.

      – Крепость не та, – заметил он.

      – Чья – моя или вашего пойла? – воскликнул я с горестью.

      – Обоих.

      Он привстал с места и наклонился, пыхнув мне в ноздри трубочным ароматом. Вместе с беретом, лихо сбитым на правое ухо, и неизбежной курткой эта носогрейка придавала ему вид заматерелого интеллигента конца прошлых веков.

      Я так думаю, с его дыма, который пахнул чем-то гречишным или вишневым, мне и полегчало. Хмель удалился восвояси, в членах появилась легкость прямо-таки необыкновенная, и сам себе я казался промытым и прозрачным насквозь. Как в первый здешний день.

      – Меня притянули к тебе стихи Умара-Хаджи. Вспомнилось, как я учил фарси и арабский, чтобы читать в оригинале. Даже Фатиху умел написать как положено, слева направо. И касыды Хатема Таи. Его я избрал лирическим героем моего стихотворного Дивана…

      – Я больше по части Киплинга буду, – перебил я. – И его кушетки.

      Он понял:

      – Это насчет одной крови? Или в смысле что Запад и Восток с места не сойдут? Не знаю, откуда это проникло в твою голову. Хотя вино – не только символ крещения в духе, но и метафора той священной жидкости, того ихора, что течет в жилах мироздания и творит его целым. Единым существом, понимаешь ли? Ведь в крови́ – те же молекулярные цепочки, что и в любом клеточном ядре. Круговая кровная порука всего мира. Когда любая часть его знает всё о других членах и умеет прийти на выручку.

      – Членов вроде как всего пять, – прокомментировал я.

      Он проигнорировал высказывание, только сильнее запыхтел своей носогрейкой.

      – Вот вы расшифровали человеческий геном. Много вам с того вышло радости?

      – Да уж явно не больше, чем от взлома атомного ядра, – пробурчал я.

      – Потому что похищаете то, что на иных условиях и в иное время было бы вам дано с радостью. Но вы ж не хотите ждать милостей? Вам мерзостно предлагать