Ночные видения. Гарт Никс

сказал он. Сказано было мрачно, что соответствовало мрачности дома.

      – Ладно вам говниться, – сказал Чак.

      – Спасибо, – сказала я.

      – Как бы то ни было, – сказал Чак и добавил еще кувшин к своей стопке.

      Я, хмурясь, повернулась к ребятам. И это мои друзья? И во всей школе не нашлось никого другого, на кого мне бы хотелось произвести впечатление, с кем стоило проводить время?

      Иногда я думаю, что большинство отношений – не что иное, как попытка избавиться от одного одиночества, чтобы угодить в другое, и так продолжается, пока мы не найдем кого-то, в компании с кем лучше, чем в одиночестве, и тогда мы миримся с придурками-друзьями этого человека, пока не поймем, что игра не стоит свеч. Элиза была пылкой, забавной и даже могла быть милой, когда никто вокруг этого не видел. Конечно, иногда я задумывалась, а не такова ли она со всеми остальными из наших – мягкая и добрая наедине, кокетливая и грубая при посторонних, но на эту тему никогда слишком много не размышляла, потому что в таком случае пришлось бы определить свое отношение ко всему этому.

      Мне хотелось иметь друзей. Я хотела, чтобы кто-то прикрыл меня сзади, если дела пойдут плохо. Но как-то так получалось, что «иметь друзей» всегда означало необходимость поддерживать отношения с людьми, которым на самом деле я не нравилась и которые сами мне не нравились, тогда как Элиза легко сходилась со всеми и потом рассказывала нам, до чего ей при этом противно.

      – Пойду посмотрю, что там у Айко, – сказала я.

      – Лесбиянка, – снова сказал Тайлер.

      Я повернулась к нему.

      – Вот я возьму один из проектов Чака по химии и так далеко затолкаю тебе в задницу, что будешь рыгать этой вонью, пока не доживешь до тридцати пяти, – пригрозила я. – Есть слова, которые ты не используешь. Они не твои.

      – Слова вообще ничьи, – сказал Тайлер, холодно глядя на меня. – Просто говорю то, что вижу.

      – Смотришь как задница.

      Под его смех я вышла из кухни и вернулась в коридор, где мы оставили Айко. Она также не была мне подругой, но, по крайней мере, она не лезла из кожи вон, чтобы оскорблять меня. На самом деле она не лезла из кожи вон, чтобы делать что угодно, будь то плохое или хорошее, в том, что касалось меня. Большей частью она смотрела на меня, будто пытаясь понять, как со мной быть, как будто раз поняв меня, она могла бы решить, что делать со мною дальше. Ничего жестокого в ее взгляде не было. Он был холоден – да, но не жесток.

      Бита Айко лежала на нижней площадке лестницы.

      Увидев ее, я остановилась и поморгала, не совсем понимая, как это следует понимать. Айко носила эту биту повсюду. Она брала ее с собой в класс, и когда новые учителя возражали, Айко уходила домой и возвращалась с запиской от родителей, в которой объяснялось, что ее психическое здоровье тесно связано с этой битой. Проносить в нашу школу всякое оружие категорически запрещалось, и это означало, что всякий может встать и сказать: «Но она может отдубасить кого-нибудь этой битой»,