Ночные видения. Гарт Никс

тут, чтобы те, кто захочет повеселиться на Хэллоуин, знали, что они здесь не первые.

      – Хочешь побыть на стреме? – с заметным интересом спросил Тайлер.

      Со слишком заметным. Элиза посмотрела на него с тоской.

      – Иди, играй, мальчик, – сказала она. – Может, если поторопишься, как ряженый получишь конфетку в большом доме, если не кончатся. – Она повернулась спиной к стене, еще раз встряхнула баллончик, глядя куда-то внутрь себя и созерцая шедевр, который собиралась создать.

      Тайлер пробормотал что-то себе под нос и поплелся по дорожке к нам. Чак сочувственно посмотрел на него. Айко ничего подобного не сделала. Ее внимание было поглощено домом. Она разглядывала целехонькую древесину и застекленные окна глазами художника. И она действительно была художником, как и мы все. Только средства у нас различались. Элиза использовала краски. Чак в некотором роде актерствовал. Тайлер танцевал. Я любила джазовые импровизации молотком или любым другим тупым инструментом. Айко же…

      Айко была скульптором, и ей дом мог представляться нетронутым куском мрамора, готовым для обработки резцом.

      – Пошли, – сказала она, и ее лицо с этой усмешкой походило на жуткий фонарь из тыквы с прорезанными отверстиями глаз, носа и рта, светящийся в сумерках дьявольским огнем.

      Иногда ряженые не добирались до двери. Они пугались, так сказала повариха. Не могли вынести величия дома, им казалось, что его окна следят за ними. Они не понимали, что дом лишь хочет завести друзей так, как этого же хочет Мэри. Друзья были важны.

      – Сегодня Хэллоуин, – прошептала Мэри и, вздрагивая от восторга, вышла из своей комнаты. Пространство изгибалось вокруг нее, она прошла через стену к воротам, легко проникая через кирпичи и известку. Ряженый, не сумевший добраться до дома, стоял у стены с баллончиками с краской в каждой руке, рисуя на кирпиче что-то удивительное.

      Созданное им было большое, красное и белое, оно закручивалось, как полоса на мятной карамельной палочке в виде трости с крючкообразным концом, сама сладость, выжидающая момента порезать небо острым сколом. Мэри захлопала в ладоши.

      – Какого хрена… – ряженая обернулась, ее глаза и рот широко раскрылись. Комочек чего-то розового выпал изо рта и шлепнулся на дорожку.

      Мэри нахмурилась.

      – Сорить нехорошо, – сказала она. – Подними это. Мистер Эванс говорит, чтобы я никогда не сорила.

      – Ты еще кто такая, мать твою? – спросила ряженая.

      Мэри стала подозревать, что дружить с такой девочкой не стоит.

      – Меня зовут Мэри. Я здесь живу. А тебя как зовут?

      – Тут никто не живет, детка. Это дом Холстонов.

      – Да, – терпеливо сказала Мэри. – Это мой дом.

      Ряженая уставилась на нее, так и не подняв розовый комочек с дорожки.

      – Ни хрена, – выдохнула ряженая. – Ты вырядилась как Мэри Холстон? Родители позволили? Где они? Это какое-то вирусное дерьмо.

      – Тебе