Дорогая, я дома. Дмитрий Петровский

себя в своей тарелке, хотя не понимала еще, на что именно я намекаю. Я, например, рассказал ей, что в моем доме есть подвал, и она покивала, будто понимая, о чем речь.

      – Я сделал там прекрасную звукоизоляцию, приглашал акустиков из Германии, – говорил я и нисколько не врал. – Еще там двойная дверь с кодовым замком и система вентиляции, а стены обтянуты черным бархатом. Мы обязательно осмотрим его чуть позже.

      – Да, конечно, с удовольствием, – кивала она, отпивала вино, туманно куда-то смотрела. В ее сумочке были наручники, плетки, веревки и жгуты – доминирование было ее специальностью, она мерила меня взглядом, профессионально-ледяным, и готова была спуститься в подвал, чтобы безраздельно властвовать. У короля были другие планы – на вечер и ближайшие годы.

      – Вы танцуете? – спросил я.

      – Да, конечно, – ответила она.

      Дамы и господа, вот она – моя гостиная, около пятидесяти квадратных метров дубового паркета, старомодные по сегодняшним дням обои, светильники на стенах, стилизованная люстра от Fontana Arte, вот махагониевые полки, свечи в подсвечниках – все от того же дизайнера. Диванчик для гостей, кушетка для любителей почитать лежа – все это собралось у стен. Вот стеклянный столик у дивана – на нем стояли бокалы и почти пустая бутылка. А вот другой столик, у противоположной стены – он достался мне от дяди Давида, а ему – от отца. Это старинный столик, столик эпохи югендштиль, на тонких ножках, с почти невесомой столешницей, на поверхности которой – воздушная резьба. Еще там – «Фауст» издания 1887 года, пепельница, отцовский подарок дяде Давиду, еще там – мамина сережка, из тех, что лежали на прикроватном столике, и отцовская запонка, длинная, с тускло-зеленым камнем, обе вещи – плотно рядом, они соединились. И игрушечный зайчик, не тот, с которым я засыпал перед моим последним счастливым днем рождения, но похожий, с такими же наивными глазками и трогательно обвисшими ушками. А сбоку – камень, булыжник, словно гладко обкатанный рекой – он мог бы быть с нашего причала, с виллы, с берега Эльбы, он лежит здесь как одна из реликвий, – но нет, это камень из сада, я нашел его во время одной из прогулок.

      Немного правее столика – подсвеченная ниша в стене, в ней – стереосистема Burmister, все тот же акустик из Германии говорил мне, что эта – лучшая. Сейчас она молчит, красный огонек горит безразлично-бессонно, но тогда – тогда я перекинул никелированный тумблер, тогда я поставил танго.

      У моего третьего и последнего свадебного танца не было свидетелей. Мы скользили по паркету, я вел, она шла за мной, мы дышали друг на друга вином, и ее прядь при поворотах отделялась от прически и касалась моего лица. Наши бокалы стояли на столике, они касались друг друга краями, как отцовская запонка и мамина сережка на столике, они тихо звенели в такт нашим движениям, бархатный звук лучшей в мире стереосистемы наполнял дом. Дамы и господа, только представьте, какой вид был снаружи – в лесу, в котором могли бы заблудиться Хензель и Грета – сказочный белый домик с резными окошками, который тихо поет,