Бесы. Федор Достоевский

буду разными господами ненавидим до скончания века. Et puis, comme on trouve toujours plus de moines que de raison[28], и так как я совершенно с этим согласен…

      – Как, как вы сказали?

      – Я сказал: on trouve toujours plus de moines que de raison, и так как я с этим…

      – Это, верно, не ваше; вы, верно, откудова-нибудь взяли?

      – Это Паскаль{47} сказал.

      – Так я и думала… что не вы! Почему вы сами никогда так не скажете, так коротко и метко, а всегда так длинно тянете? Это гораздо лучше, чем давеча про административный восторг…

      – Ma foi, chère…[29] почему? Во-первых, потому, вероятно, что я все-таки не Паскаль, et puis…[30] во-вторых, мы, русские, ничего не умеем на своем языке сказать… По крайней мере до сих пор ничего еще не сказали…

      – Гм! Это, может быть, и неправда. По крайней мере вы бы записывали и запоминали такие слова, знаете, в случае разговора… Ах, Степан Трофимович, я с вами серьезно, серьезно ехала говорить!

      – Chère, chère amie![31]

      – Теперь, когда все эти Лембки, все эти Кармазиновы… О Боже, как вы опустились! О, как вы меня мучаете!.. Я бы желала, чтоб эти люди чувствовали к вам уважение, потому что они пальца вашего, вашего мизинца не стóят, а вы как себя держите? Что они увидят? Что я им покажу? Вместо того чтобы благородно стоять свидетельством, продолжать собою пример, вы окружаете себя какою-то сволочью, вы приобрели какие-то невозможные привычки, вы одряхлели, вы не можете обойтись без вина и без карт, вы читаете одного только Поль де Кока и ничего не пишете, тогда как все они там пишут; всё ваше время уходит на болтовню. Можно ли, позволительно ли дружиться с такою сволочью, как ваш неразлучный Липутин?

      – Почему же он мой и неразлучный? – робко протестовал Степан Трофимович.

      – Где он теперь? – строго и резко продолжала Варвара Петровна.

      – Он… он вас беспредельно уважает и уехал в С-к, после матери получить наследство.

      – Он, кажется, только и делает что деньги получает. Что Шатов? Всё то же?

      – Irascible, mais bon[32].

      – Терпеть не могу вашего Шатова; и зол, и о себе много думает!

      – Как здоровье Дарьи Павловны?

      – Вы это про Дашу? Что это вам вздумалось? – любопытно поглядела на него Варвара Петровна. – Здорова, у Дроздовых оставила… Я в Швейцарии что-то про вашего сына слышала, дурное, а не хорошее.

      – Oh, c’est une histoire bien bête! Je vous attendais, ma bonne amie, pour vous raconter…[33]

      – Довольно, Степан Трофимович, дайте покой; измучилась. Успеем наговориться, особенно про дурное. Вы начинаете брызгаться, когда засмеетесь, это уже дряхлость какая-то! И как странно вы теперь стали смеяться… Боже, сколько у вас накопилось дурных привычек! Кармазинов к вам не поедет! А тут и без того всему рады… Вы всего себя теперь обнаружили. Ну довольно, довольно, устала! Можно же, наконец, пощадить человека!

      Степан Трофимович «пощадил человека», но удалился в смущении.

V

      Дурных привычек действительно завелось у нашего друга немало, особенно в самое последнее время. Он видимо и быстро опустился, и это правда, что он стал

28

И затем, так как монахов всегда встречаешь чаще, чем здравый смысл (франц.).

47

Паскаль Блез (1623–1662) – французский религиозный мыслитель и ученый.

29

Право же, дорогая… (франц.)

30

и затем (франц.).

31

Милый, милый друг! (франц.)

32

Раздражителен, но добр (франц.).

33

О, это довольно глупая история! Я вас ожидал, мой добрый друг, чтобы вам рассказать… (франц.)