Приключения майора Звягина. Михаил Веллер

застарелая привычка, давно превратившаяся из второй натуры в натуру первую, взяла верх.

      Нет ни необходимости, ни возможности перечислять все те ухищрения, с помощью которых можно вконец отравить существование ближним. Ефросинья Ивановна владела полным арсеналом с искусством профессионала. Неизбежный кризис назрел.

      – Не судиться же, в самом деле, с несчастной старухой, – сказал Звягин. – Одинока она, вот и мучится.

      – Но почему мы должны мучиться из-за нее? – справедливо возразила жена. Ее нервы сдали.

      – А тебе ее совсем не жалко?

      – А меня тебе не жалко?.. – не выдержала она.

      Звягин подтянул галстук, накинул пиджак и пошел по соседям.

      В этот вечер он многое услышал от Марии Аркадьевны и Сенькиной из десятой квартиры – двоих из тех, кто в цвете молодости, сожженной войной, пережил здесь блокаду – санитаркой, телефонисткой, зенитчицей, токарем, или в первое послевоенное время, полное тягот и надежд, приехал из разных краев работать и искать свою долю в прославленном и прекрасном городе, обедневшем людьми.

      И он узнал в этот вечер, что родители Жихаревой умерли в блокаду, муж и брат погибли на фронте, а трехлетнего сына эвакуировали через ладожскую Дорогу жизни на Большую землю, но колонну бомбили, и их машина ушла под лед… Помнили время, когда молодая Фрося была веселой и заводной, не найти никого приветливее, – а после войны это был уже совершенно другой человек, замкнутый и скорый на злость. А как вышла на пенсию – тут просто спасу от нее не стало. Ее жалели – но для жалости требуется дистанция, потому что когда человек ежечасно отравляет тебе жизнь, жалость как-то иссякает и уступает место злости, в чем проявляется, видимо, инстинкт самосохранения.

      Звягин вернулся в полночь задумчив, налил ледяного молока в высокий желтый стакан, кинул туда соломинку и застучал пальцами «Турецкий марш»: ловил смутную мысль, принимал решение.

      – Ведь она нам просто-напросто смертельно завидует, что у нас все в порядке, – проговорил он. – Больно ей…

      – А что делать? – безнадежно спросила жена.

      – Чтоб не завидовала… – был неопределенный ответ.

      – Ты предлагаешь мне овдоветь? – съязвила она.

      Ночной разговор в спальне был долог. Подытожил его Звягин философской фразой:

      – У нас есть только один способ стать счастливыми – сделать счастливым другого человека.

      После чего выключил торшер и мгновенно заснул.

      Сутки на «скорой» выдались удивительно спокойные, все больше гоняли чаи на подстанции. Посмеиваясь, Звягин обсуждал с Джахадзе, как искать пропавшего человека. «Обратиться в милицию». – «Милиция ответит, что такого нигде нет…»

      Наутро после дежурства он входил в высокие створчатые двери Музея истории Ленинграда.

      Завотделом истории блокады, огненноглазый бородач, пригласил его в крохотный кабинетик и уловил суть дела сразу:

      – Мы вам помочь ничем не сможем. Вот телефоны городского архива, фамилия завсектором блокады – Криница, сейчас я ей