Под жёлтым зонтом. Юлия Лавряшина

а Лари относиться, как к предмету купли-продажи… Но я не мог позволить себе потерять уважение мамы. А чтобы этого не случилось, ей следовало знать обо мне, как можно меньше.

      Глава 12

      Темнота окутывала лицо девочки сброшенной из будущего вуалью, сквозь которую можно было различить женские, совсем взрослые черты: капризно приоткрытые губы, опущенные ресницы. Но когда глаза привыкли, Макс с облегчением увидел, что перед ним лишь младенец. Ее ротик искал во сне материнскую грудь, которой девочка, может быть, и не знала. Она причмокивала, сопела и вздыхала, и Максу подумалось: днем Лика издает куда меньше звуков. Он и не подозревал, что дети бывают настолько тихими.

      Когда-то, выстроив в своем воображении таверну «Ветер Зурбагана», они с Кириллом пошли дальше и заполнили белесый песчаный берег своими сыновьями. О дочерях они оба не желали и думать, потому что находились в том возрасте, когда принято презирать девчонок. Жены ими тоже не предусматривались. Однако прошло более двадцати лет, а ни тот, ни другой так и не обзавелся сыном.

      Когда Макс подобрал девочку, он не очень задумывался, что делать с ней дальше, одержимый идеей примирения с Кириллом. Он стремился к другу и думал только о том, как заставить Кирилла поверить, что в его душе нет и тени осуждения. Максим освободился от него не так давно и сразу же решил вернуться. Теперь ему казалось, будто все эти годы скитаний он только и делал, что не пускал себя к Кириллу.

      Макс почти не вспоминал те смрадные подвалы, где ночевал зимой, уйдя из дома. Грязные отсыревшие доски возле обмотанных войлоком труб служили ему и постелью, и обеденным столом, от которого приходилось отпинывать крыс. Но Макс ни разу даже не приблизился к той грани, за которой начиналось отчаяние, потому что постоянно помнил: как бы низко он не пал, Кирилл пал еще ниже.

      Летом он забирался на чердаки двухэтажных домов, какие находились на окраине любого города. Паутина и пыль чуть заметно дрожали в воздухе, и от них, словно невидимые радиоволны, расходились воспоминания о не построенной таверне и не пойманной рыбе.

      Несколько лет Макс проработал в кочегарке одного подмосковного городка. Он с трудом мог припомнить, чем питался тогда и на чем спал, зато без труда перечислил бы книги, которые там прочел. Макс тратил на них почти всю зарплату, а, прочитав, без малейшего сожаления швырял в топку, не желая обременять себя частной собственностью.

      Однажды тот город наскучил ему, и Макс ушел, никого не предупредив. По дороге он вспоминал покатые улочки, не отличимые друг от друга, беленые углярки во дворах, приколоченные к деревьям доски, образующие скамейки, и удивлялся, как не запил от этого унылого однообразия. Он старался ни с кем не знакомиться без особой необходимости и не обзавелся ни одним другом, ведь это место в его душе до сих пор занимал Кирилл. Даже не он сам, а оставленная им гниющая рана. Макс верил в народную мудрость и надеялся, что время все залечит, но годы шли, неразличимые, словно крупинки снега, а Кирилл никак не желал из него уходить.

      И только попав в Москву и устроившись сторожем в детский дом, Максим понял – почему. Его рану бередило чувство собственной вины. Он поступил с другом несправедливо,