.

Есть радиорубка.

      – Почему не слышу? Музыку на отход!

      – Есть музыку на отход! – в восторге отозвался маркони, и трансляция вползвука разнесла объявленное им мимо микрофона: «Начинаем концерт по заявкам московских радиослушателей!»

      Наверх вы, товарищи, все по местам,

      Последний парад наступает! —

      ударил над водой тяжелый мужской хор.

      – Отставить! Я те покажу последний парад! Веселее!

      – Есть веселее!

      С якоря сниматься, по местам стоять!

      Эй на румбе-румбе-румбе – так держать!

      – Отставить! Без клоунства!

      – Есть без клоунства!

      Капитана в тот день называли на ты,

      Боцман с юнгой сравнялись в талантах.

      Распрямляя хребты и ср-рывая бинты,

      Бесновались матросы на вантах!

      – Я те дам «на ты»! Хорошо, но не по делу!

      – Слушаюсь, – озадаченно сказал радист, затрудненный в выборе неопределимостью командирского вкуса. И озвучил мглу, воду и гранит суровыми ритмами:

      Посмотри на моих бойцов —

      Целый мир знает их в лицо!..

      – Да что за мрачность! Я сказал – по настроению! Или ты настроения не понимаешь?

      – Виноват, товарищ капитан первого ранга, – сказал динамик и неразличимо добавил: «А чтоб ты сдох, меломан».

      Раскатисто бухнул барабан, запели тромбоны, подпираемые геликоном и покрытые контрабасом, и панацея на все случаи жизни, мелодия всего русского двадцатого века, не марш, а гордая слеза жизни нашей, серебряными литаврами накрыла ночной город «Славянка».

      – Подо что же еще, черт возьми, отходить, – сказал Колчак.

      Слушали в отсеках и на палубе, и без спроса затаившись от всех в своей каюте встал и заплакал Иванов-Седьмой, прервав запись: «…спрашиваю себя: отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?..»

      Уперев взгляд выше скрытого ночью горизонта, Ольховский мысленно обратился: «А теперь, Господи, можешь не помогать, только не мешай», – тем самым, сам того не зная, повторив молитву Бар-Кохбы, затевающего грандиозную и освободительную смуту в необозримой империи.

      Вслух же он, выплюнув окурок и крепко хлопнув по колючему погону также взмокшего Колчака, в том же направлении сказал:

      – А вы что думали – вы будете драть нас всю жизнь безнаказанно?!

      Крейсер вываливал на фарватер.

      Часть третья

      Путешествие из Петербурга в Москву

      1.

      Черные лаковые струи свивались вдоль бортов. Если прислушаться – то даже здесь, на мостике, можно было уловить тихое-тихое, воспринимаемое всем телом и ни с чем не сравнимое живое гудение и дрожь машины в глубине корпуса: крейсер жил и двигался; существование его было наполнено смыслом движения.

      Дождь измельчал и превратился в ровную водяную взвесь, заполнившую ночное пространство над рекой и городом. Фонари и редкие ночные окна вдали на набережных