Метафизика Петербурга: Французская цивилизация. Дмитрий Леонидович Спивак

и пути, которыми к нам приходили французские инновации и влияния, мы будем начинать от конкретных заимствований из сокровищницы «французской цивилизации» – заканчивать же, как правило, неоспоримо оригинальными феноменами, составляющими неотъемлемую принадлежность собственно петербургской культуры.

      В числе предметных областей – или же «кодов и текстов», как стали в последнее время говорить под влиянием идей «московско-тартуской семиотической школы» – мы выделяем прежде всего геополитический и историософский, при посредстве которых государство и общество, о которых пойдет речь, позиционировали себя на пространстве историко-географического «большого пространства и времени»11. «Поменяв экспозицию» – а именно, перейдя к кратко- и среднесрочным задачам и целям, которыми в первую очередь занимаются дипломатия и административный аппарат любого государства – мы приходим к перипетиям «реальной политики» с ее войнами и революциями, недолговечными договорами и вековечными предубеждениями.

      Еще более сузив наш кругозор, мы обращаемся далее к тому, как события эпохи отразились в общественной жизни конкретного города – в нашем случае, разумеется, Санкт-Петербурга. Впрочем, нам доведется периодически обращаться и к парижским событиям – в особенности в тех случаях, когда история напрямую соединила их с духовным развитием «петербургской империи», как это было в пору триумфального вступления российских войск в столицу Франции весной 1814 года. От того времени пошел отсчет «внутренней истории» движения декабристов, а с ним и позднейших этапов «освободительного движения в России». В контексте организации городской жизни естественным будет обратиться и к историческим судьбам и занятиям членов «французской колонии на берегах Невы» – одним словом, к этнопсихологической и этнокультурной проблематике12.

      К слову, заметим, что, уделяя основное внимание историко-психологическим закономерностям развития «петербургской цивилизации», сменившей во времени и пространстве одно московское «затворенное царство» и предшествовавшей другому, мы будем систематически суживать горизонт, обращаясь к «трудам и дням» жителей собственно Петербурга, служившего, образно говоря, «мозговым центром», лабораторией и витриной инноваций своего времени. Надеемся, что читателю ясна как принципиальная разница, существующая между двумя этими сферами, так и объединяющая их глубокая связь.

      Переходя к области изящных искусств, мы обращаемся вслед за тем к облику города, который во все времена оказывал самое непосредственное и глубокое воздействие на психологию своих обитателей – в первую очередь, к его архитектуре. При необходимости, нам придется дополнять это рассмотрение, обращаясь к закономерностям организации градостроительной структуры, которая составляет смежный, но более высокий уровень «города как системы» – либо спускаться на уровень ниже, переходя к так называемому «монументальному тексту»

11

Мы, разумеется, помним о том, что геополитика в собственном смысле этого слова восходит не далее чем к концу XIX – первой половине XX века – а именно, работам таких авторов, как Фридрих Ратцель и Рудольф Челлен. Несмотря на это, в трудах классиков западноевропейской политической мысли, писавших и много ранее указанного времени, мы обнаруживаем концепции и модели, вполне совмещающиеся с идеями и методами позднейшей геополитики.

12

При раскрытии этой предметной области мы следуем принципам научной школы, сформировавшейся в «этнографии Петербурга-Ленинграда» под определяющим влиянием работ Н.В.Юхневой (ср. материалы подготовленной к трехсотлетнему юбилею города коллективной монографии: Многонациональный Петербург. История. Религии. Народы. СПб, 2002, в особенности с.142-162).