Верещагин и другие. Роман и три пьесы для чтения. Марина Королёва

из больницы проститься с родными в последний день жизни.

      – Ой, здравствуйте, это вы…

      Как будто это и так не было ясно.

      – А вы зайдите, пожалуйста, к ректору. Может, он объяснит. Мы не знаем, нам велели объявление повесить, и завтра тоже, а дальше пока не сказали.

      – Понятно.

      То есть на самом деле ничего не понятно. Да что ж это такое?!

      Я больше не пытался спрашивать, пошел в ректорский кабинет. С ректором у меня отношения сложные (да как со всеми, господи!), взаимной любви у нас не было, но и ненависти тоже. Он был плохой композитор, плохой исполнитель, сам это знал и, слава богу, не завидовал более талантливым собратьям. Да и чему было завидовать – их преподавательским, исполнительским и композиторским грошам? Это они, по всем канонам, должны были умирать от зависти к его огромному кабинету с дубовой обшивкой, к его частым заграницам, к тому, что он вхож «туда» (при слове «туда» указательный палец шел вверх). Кто-то и умирал, я нет, и он знал, что я не притворяюсь.

      Пару раз он меня даже прикрывал, выгораживал, когда «оттуда» звонили и требовали разобраться с антисоветской музыкой профессора такого-то. Как будто музыка может быть советской или антисоветской, русской или антирусской, идиоты…

      Я был уже в ректорском предбаннике. Секретарша, седая дама, моя добрая знакомая, которой я всегда при встречах целовал ручку и говорил что-нибудь куртуазное, увидев меня, немедленно стала похожа на тетушек из учебной части. То ли сочувствие, как к больному, то ли страх. И взгляд отводит.

      – Здравствуйте, дорогой мой! Я сейчас, загляну к ректору, он был один, но подождите, я обязана спросить…

      Я не стал садиться, и правильно сделал. Секретарша тут же вышла ко мне.

      – Можно, заходите.

      Я вошел. Ректор уже вставал мне навстречу из-за дубового своего стола. Странно, ректор консерватории – а за столом, как в ЦК партии, вдруг подумал я, с зеленым сукном. Сидел бы уж за роялем, что ли… Чушь, какая чушь, одернул я себя, нашел о чем думать.

      – Профессор, дорогой мой, здравствуйте! Как наше драгоценное здоровье?

      С ума он сошел, что ли? Или это все-таки я потихоньку схожу с ума? Какое здоровье, при чем тут здоровье?

      – Спасибо, я здоров. На занятия вот пришел. А что там с моими занятиями?

      – С занятиями? А что с ними такое?

      – Их отменили.

      – Отменили? Кто? Ах, ну да, занятия ваши сегодняшние. Да-да. Тут такое дело, Профессор…

      Он обвел взглядом кабинет, избегая смотреть мне в глаза.

      – Давайте-ка мы с вами на диванчик присядем.

      Диванчиком он называл громадный диван черной кожи, сталинского покроя, я ненавидел такие, сам не знаю почему. Как будто диван может быть в чем-то виноват. Мы сели, не спорить же. Ректор продолжал молчать, он явно искал слова.

      – Послушайте, – тут уже я устал ждать и пошел в наступление, – что это все-таки за чепуха с отменой занятий? Я же позвонил вчера, сказал, что здоров, что я выхожу на работу. Меня студенты ждут, мы и так потеряли с ними много времени,