Игра с Годуновым. Дарья Плещеева

чуть живой валяется! Что сожрал – то выблевал, старый дурак. Может, потому и жив остался…

      Деревнин помолчал.

      Воробей смотрел на него с надеждой.

      – Идем к тебе, – сказал подьячий. – Светает, девку разглядим, может, что и уразумеем.

      И вздохнул: пора бежать в приказную избу, а тут еще покойница…

      На дворе у Воробья было полное смятение: Ульяна рыдала, Тимофеевна довольно громко молилась, Аверьян сидел у дверей подклета на чурбаке и ругал ополоумевших баб.

      – А все ты, твои затеи! – напустился он на Воробья. – Приняли в дом шпыня ненадобного!..

      Он сильно не уважал ремесло площадного подьячего.

      – Цыц, – даже не слишком грозно сказал Деревнин. – Будешь лаяться – не посмотрю, что обезножел, в приказ сволоку.

      – За что?!.

      – За то. Данило Петрович мое приказание исполнял. А ты бабам не велел пса хорошо кормить, вот он у тебя всякую дрянь и жрет.

      Тут Аверьян и заткнулся – Деревнин словно под дверью подслушивал, как он костерит Ульяну за лишние расходы по хозяйству.

      – Запали лучину, – сказал Воробей сестре. – И тащи сюда живо.

      Оба подьячих, приказный и площадной, вошли в подклет. Там на лавке лежала девка с запрокинутым лицом.

      Воробей держал лучину, пока Деревнин наскоро осматривал покойницу.

      – Душили руками, – сказал он. – И ручищи здоровенные. За что ж ее так? От кого убегала?..

      – Насиловать хотели?

      – Нет, из-за такой глупости не убивают. А, статочно, с Крымского двора девка! – догадался Деревнин. – Там теперь посольство какое-то из степей. Это, поди, их девка. И бежать от Крымского двора ей было недалеко – до реки, да через реку, да тут же, сотни сажен не будет, и твой домишко.

      – Они что же, с собой девок возят? – удивился Воробей.

      – Отчего ж им не возить? Посольству из тех степей добираться не менее месяца, а то и все три, да сколько на Москве жить – неведомо, вот иной и берет с собой женку… Коли там, на Крымском дворе, мужик свою бабу гонял, то понятно – побежала, куда ноги несут. Но убивать? И ведь не сгоряча убил – еще вернулся на Крымский двор, взял отраву, потом – сюда… Темное дельце, брат Данило.

      – Темное-то темное, а как быть?

      – Как быть…

      Воробей глядел на Деревнина с надеждой: он спрятал у себя девку по прямому приказанию подьячего – стало, подьячий за нее и в ответе.

      Деревнин уже сам был не рад собственному милосердию. Куда девать тело? Звать решеточных сторожей, которые еще не разобрали бревен, перегораживавших улицы? Опасно… Идти на Земский двор, там взять сани, в которых обычно возят покойников? Еще того хуже. Ввергать Воробья в беду подьячему не хотелось.

      – Вот что, брат Данило. Ты наши порядки знаешь – коли у тебя на дворе мертвое тело явилось, так и вина – твоя.

      – Как не знать! Оттого-то и правды не добьешься – коли кто на улице увидел, как злодеи человека порешили, так и помочь страшно, убегает без оглядки. Схватят над мертвым телом – виновен!

      – Так ты, Воробей, бабам своим прикажи помалкивать, а тело ночью вынеси ну хоть к реке.

      – Батюшка