Сказание о граде Ново-Китеже. Михаил Зуев-Ордынец

будем освободить от Ободранного Ложка, от добычи белого железа. Эти вот – пахотные мужики из таежных деревень и заимок. С хлебушком бедуют, а их с пашни на белое железо гонят.

      Услышав разговор, к кузнецу и капитану подвинулся ближе пахотный, в рубахе из небеленого холста, в дерюге и в лаптях из ивовых прутьев.

      – Было бы нам солнце красное, да дождик, да вёдро во благовремении. Будет и хлебушко. А до прочего нам дела нет. На кой ляд нам твое белое железо? А посадник лютует на нас!

      – Истинно! – подтвердил Будимир. – Народ на двор посадничий идет, аки пророк Даниил в львиный ров… А энти вон бортники, дикий мед в тайге из дупла выламывают, а рядом с ними хмелевщики, что хмель в лесу дерут. Без хмеля и меда детинские неразымчивы. И все с подношениями. Видишь кадушки и короба? Чуть далее – те рыболовы с озера, ершееды, жуй да плюй! На Светлояре нашем промышляют.

      У ног рыбаков лежали на рогожах огромный усатый сом и широкие, как подносы, лещи.

      – А ваше подношение? – спросил кузнеца с любопытством Виктор.

      – Вот мое подношение! – взмахнул Будимир огромными кузнечными клещами. – А мало будет – кувалдой в лоб!

      – Добро! – весело сказал Птуха. – Так держать, браток!

      – А эти кто? Погляди, Витя, погляди, – потянул Сережа брата за рукав. – На Кожаного Чулка похожи. Верно?

      Сережа показывал на двоих худолицых, с темной кожей, с блестящими зоркими глазами. Они выделялись своей одеждой, короткими безрукавными кафтанами-лузанами из звериных шкур мехом наружу, штанами из ровдуги, поршнями из кабаньей кожи с высокими, до колен, гетрами из ровдуги же, похожими на кожаные чулки, и шапками из рысьего меха. Только эти двое пришли в Детинец с оружием: черными луками из мореного дуба с желтыми, прозрачными тетивами из медвежьих жил. Были у них и рогатины с широкими железными лезвиями на толстых ратовищах.

      – Лесомыки это, – объяснил Сереже Будимир. – По тайге мыкаются и зверя всякого промышляют и под деревом стоячим, и под колодой лежачей. В тайге и живут в суземе глухом.

      – А пошто не жить? – сказал добродушно один из лесомык. – Лес – Божья пауза. Кого хошь напоит и накормит, ежели ты с умом и силенкой, тебя Бог не обидел.

      Силенкой лесомыка не был обижен. Мощное, цепкое, жилистое, звероватое было во всем его плотно сбитом теле.

      – А ты погляди-ка, малец, какое подношение они посаднику приволокли, – подтолкнул Будимир Сережу к охотникам. – Видал такую диковину лесную?

      На разостланной медвежьей шкуре лежал дикий кабан, матерый секач.

      Из длинной пасти с кривой губой торчали страшные, изогнутые острые клыки. Блестела на солнце щетина, твердая от смолы, черная на боках, рыжая под горлом и на брюхе.

      – Здоровенный, язви его! – похвалил капитан, сам опытный охотник. – Не иначе, одинец[13]. С таким не шути. Силен ты, брат, – улыбнулся он охотнику.

      – Знамо, силен! – гордо, со спокойной силой ответил лесомыка. – Народ у нас могутный и породный. Леса непроходимые

13

Одинец – отбившийся от стада, особенно злой кабан.