Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…. Михаил Казовский

и не мог себя заставить тронуться то с того, то с иного места, прежде чем не сделать картинку карандашом или маслом.

      – О, так вы не только поэт, но и художник? – спросил Розен, впрочем, не без насмешки в голосе.

      Михаил ответил серьезно:

      – Я не льщу себе столь высокими прозвищами. Не художник и не поэт, но военный, пишущий стихи и картины.

      – Этак лучше. Отправляйтесь, господин военный, в собственную часть и побыстрее. Ваш Нижегородский драгунский полк скоро должен выступить в сторону Тифлиса, чтоб принять участие в смотре на Дидубийском поле.

      Лермонтов молчал. У барона вопросительно поднялась кверху бровь.

      – Что-то вам неясно, корнет?

      – Так точно, ваше превосходительство. Есть ли мне резон ехать ныне в Кахетию, коли полк прибудет вскоре сюда? Не логичней ли дожидаться его в Тифлисе?

      Розен покраснел, в гневе сжал невзрослые кулачки и притопнул ногой:

      – Подчиняться! Не рассуждать! – Грозно помахал он пальцем. – Логики не нужно. Нужно исполнять в точности приказы. Велено убыть в часть – стало быть, убывайте!

      – Есть! – щелкнул каблуками Михаил.

      – Можете идти. – И вдогонку снисходительно разрешил: – Дозволяю вам сутки отдохнуть. Но уж послезавтра с утра выехать обязаны.

      – Слушаюсь!

      Лермонтов вышел из кабинета главнокомандующего, тяжело отдуваясь. На немой вопрос брата повращал глазами: дескать, и осел же ваш барон Розен! Вслух же произнес:

      – Это все пустое. Главное – свободен до послезавтра! Можно погулять!

      И, схватив Ахвердова за руку, потащил вон из штаба, бормоча:

      – Жажду вина и дев! Бесшабашных, веселых дев! Страстных и доступных!

      Егор, улыбаясь, ответил:

      – С нашим удовольствием. Сделаем в лучшем виде.

      4

      Хорошо, что в жизни все плохое кончается быстро. Плохо, что кончается точно так же быстро и все хорошее. Не успел Михаил разойтись в загуле, как настало утро отъезда. Серое, унылое, с мелким дождиком. Лермонтов – верхом, на своем тонконогом скакуне Баламуте; в небольшом возке – сундуки и вещи, кучер Никанор (он же конюх) и Андрей Иванович. Подгулявшего накануне брата будить не стал – написал записку. И, благословясь, в путь. На одном из выездов из Тифлиса, в обусловленном месте, присоединились к почтовой карете под казачьим и пехотным прикрытием с пушкой. Нападений горцев на обозы в Грузии не случалось, но на всякий случай следовали с конвоем. Благо ехать было довольно близко – около 70 верст (двигаясь неспешно, можно добраться за 5 часов).

      Голова у всадника вначале гудела, но прохладный ветерок в лицо и приятная морось постепенно прояснили сознание. Ох, чего они с Егором и Николаевым вытворяли вчера! Лучше не вспоминать. И мамзель Вийо, что была одна на троих, пусть забудется тоже поскорее. Не хватало еще влюбиться в эту экстравагантную дамочку. А вернее, в ее восхитительно круглый задок. Потому как во что еще? Больше не во что. Ведь не в ум же!

      Первый амурный опыт у Михаила приключился давно, лет в четырнадцать, в бабушкином имении Тарханы. Бабушка, Елизавета Арсеньева, человек властный и практичный, рассудила, как и многие бабушки и маменьки