Особенности туризма в отдельно взятой стране. Альберт Григорьевич Горошко

что страшно жалела потом о нашей разлуке. И еще она передала мне книжку, да-да, свою рукопись. Я обещал прочитать. Она и сейчас лежит у меня в номере на тумбочке под лампой. Женские стихи, чувственные и глупые. Я заснул на четвертой странице.

      – Что же вы молчите?

      – А что я могу вам сказать? Это личное, понимаете? Мы были…друзьями. Понимаете?

      Следователь подмигнул-кивнул и закурил. Маниакально глубокая затяжка и легкий, долгий выдох через нос. Не терплю табачного, тем более такого дешевого дыма.

      – Что она вам передала? Ведь она передала вам какой-то предмет? Список? Сведения? Не стройте из себя дурачка и из меня тоже. Вы же знаете, где она работает и кто ее муж.

      Что за глупости – какое мне дело до ее мужа? Да, работает она по специальности. Инженер-конструктор. Ее всегда интересовали самолеты. Даже тогда, давным-давно, ее любимым аттракционом были самолетики. Теперь она строила новое крыло. Монокрыло какое-то. Я ничего в этом не понимаю, у меня был факультет менеджмента. А уж кто ее муж – этой темы мы касались только вскользь и только один раз, какой-то там профессор, разработчик каких-то дистанционных импульсов. “Муж объелся груш!” – банально ответила она на мой вопрос о ее семейной жизни. Больше мы о нем не говорили, ей это было неприятно, судя по тому, какую она тут же скорчила гримасу.

      – Это ее стихи, понимаете. Она их писала двадцать лет.

      Не знаю, зачем я так разоткровенничался, со стороны, должно быть, похоже, что я хвалюсь своими успехами.

      – Интересно, интересно. Так-так. Хорошо. Вот что, значит.

      Следователь затянулся последний раз, высосав сигарету, как паук муху, и высморкался в свой синий платок.

      – Завтра в девять ноль-ноль вы принесете эти стихи и положите на мой стол. Поняли?

      Я не смог сопротивляться представителю власти. Пришлось оставить здесь до завтра свой паспорт. Я чувствовал, что нахожусь на крючке.

      2

      Когда я вышел на улицу, все вокруг показалось мне зловещим. По мокрому шоссе ехали зловещие автомобили, в очередь на переход столпились зловещие пешеходы. Зловещие воробьи купались в луже на краю тротуара. На подоконнике дома напротив зловещая кошка следила за всем, что творилось внизу. Как я вообще оттуда вышел – для меня теперь было самым зловещим вопросом. Как и почему – живой, невредимый и… согласный на все. Согласный сотрудничать, откровенничать, выворачиваться наизнанку. Принести ее стихи! А в окнах жандармерии было пусто, а там, внутри, копошились, как опарыши в трупе, молодые люди призывного возраста. Деловито, сосредоточенно. И руки, и ноги вздымались вверх, инструменты блестели и постукивали – клац-клац…клац-клац… Меня, наконец, вырвало посреди улицы прямо на этот мокрый, залитый мгновенным южным ливнем асфальт.

      – Что с вами? Вам плохо? – тут же подскочили с боков прохожие и подхватили меня заботливыми руками. Я дернулся от этих рук, как от электрошокера, и побежал.

      – Сумасшедший какой-то! Наверно,