Юные жены. Луиза Мэй Олкотт

как Тернер явился в яростных взрывах синих бурь, в оранжевых молниях, коричневом дожде и пурпурных облаках с томатного цвета мазком посреди них, что могло означать солнце, или буек, или рубашку матроса, или мантию короля – как заблагорассудится зрителю.

      Далее последовали портреты углем, и все семейство повисло рядком на стене с таким испуганным и болезненным видом, словно всех их только что вытащили из угольного ларя. Снизойдя до этюдов мелками, Эми добилась большего успеха, то есть большего сходства, и ее волосы, нос Джо, рот Мег и глаза Лори были провозглашены «исключительно чудесными».

      Затем произошло возвращение к глине и гипсу, и похожие на привидения гипсовые слепки ее друзей и знакомых не только заполнили углы дома, но принялись падать с чуланных полок на головы его обитателей. В дом стали заманиваться дети, служившие моделями, и их невнятные рассказы о загадочных занятиях мисс Эми создали ей в округе репутацию чуть ли не юной людоедки. Однако этим ее усилиям неожиданно был положен конец в результате неблагоприятного происшествия, загасившего ее энтузиазм. Поскольку другие модели какое-то время не появлялись, она решила сделать слепок собственной прелестной ножки, и в один прекрасный день все семейство было взбудоражено невероятным грохотом и криками и, бросившись вызволять жертву из беды, они обнаружили юную энтузиастку, дико скачущую по кладовой для инструментов с одной ногой, прочно застрявшей в кастрюле с гипсом, неожиданно слишком быстро затвердевшим. Жертва была откопана с большими трудностями и даже с некоторой опасностью, так как Джо одолевал такой хохот, пока она вела раскопки, что ее нож проник слишком глубоко, поранив злосчастную ступню, и на довольно долгое время оставил Эми памятный знак о по крайней мере одной из ее попыток найти себя в Искусстве.

      После этого Эми утихомирилась, пока ею не овладела мания создавать эскизы с натуры, что побудило ее то и дело выходить на реку, в поле и в лес, чтобы заниматься живописью на природе, вздыхая о том, что нет поблизости развалин, которые она могла бы воспроизвести на бумаге. Она то и дело подхватывала простуду, сидя на сырой траве, чтобы занести в альбом «этот вкуснейший кусочек», состоящий из камня, пня, одинокого гриба и надломленного стебля коровяка* или из «божественного нагромождения облаков», похожих на выставленные в витрине дорогие и прекрасно взбитые пуховые перины. Эми даже жертвовала своим цветом лица, плавая по реке под ярким летним солнцем, чтобы изучать светотень, и обрела морщинку меж бровей, пытаясь найти «точки обзервации»*, или как там они называются, эти дела, когда сначала глаза прищуривают, а потом широко раскрывают?

      Если гениальность есть «бесконечное терпение», как утверждает Микеланджело, то Эми имела некоторое право претендовать на эту божественную черту, ибо не оставляла своих попыток, несмотря на множество препятствий, неудач и разочарований, твердо веря, что со временем она сумеет создать нечто, достойное именоваться