Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках. Джон Бушнелл

он был ею, чтобы пользоваться по собственному усмотрению, и крепостным его должно делать, что им велят, и чтобы челобитных больше не подавали. Тем не менее он согласился уменьшить размер выводного до обычного местного уровня, каким бы он там ни был21.

      Шереметев, конечно, как и любой другой дворянин на его месте, не до конца поверил в слова крепостных, но признал, что был неправ, устанавливая исключительно высокий – по тем временам – сбор за выход замуж не в своей вотчине (в ту эпоху в Вощажниковском районе цена в 5 рублей, вероятно, в два, а то и более раза превышала рыночную стоимость бракоспособной крепостной девки), и что он в действительности не знал, каким в этом районе мог бы быть приемлемый размер выводного. Его немедленная и полная капитуляция в этом деле говорит о том, что Шереметев понял, что переступил некую нравственную черту. Его сыновья Петр и Сергей последовали его примеру. В 1733 г. они взимали 15 копеек за выход замуж не в своей вотчине, что на тот момент являлось примерно средним по Ростовскому уезду сбором22. До 1772 г. Петр иногда брал за вывод рубль, но чаще позволял женщинам из Вощажниково выходить замуж на сторону без выводного23.

      Успешный протест крепостных свидетельствует о том, что в вопросе о браке Шереметев и его крепостные придерживались единой позиции: владелец не должен ставить финансовых препон на пути своих крепостных женщин к замужеству. Как показывает Е. П. Томсон в «Моральной экономике низших слоев английского населения в XVIII в.», подобным же единогласием между беднотой и местной политической и социальной элитой в Великобритании XVIII в. относительно того, что высокие цены на хлеб не должны лишать трудящиеся массы доступа к пропитанию, объяснялось то, что в годы продовольственного дефицита рабочему люду часто удавалось добиться от фермеров, мельников и пекарей снижения цен на зерно, муку и хлеб до привычного уровня24. Вощажниковский инцидент не является единственным основанием моего утверждения, что примерно до середины XVIII в. браки крепостных крестьян имели твердые корни в моральной экономике. В начале XVIII в. поразительно схожие конфликты по поводу выводных денег возникали и в других местах и разрешались точно таким же образом, и я вернусь к этому в конце данной главы.

      Я хочу, однако, с самого начала обозначить следующее: браки крепостных подчинялись принципам моральной экономики, которые продолжали действовать где-то до 1760-х гг., когда значительная часть дворянства отказалась от единой позиции по этому вопросу. Из XVII в. до нас дошли лишь намеки на ту же моральную экономику, что проявилась в капитуляции фельдмаршала Шереметева, но намеки достаточно прозрачные. Я собираюсь показать, что в период с 1580-х гг., когда российское правительство начало запрещать свободное передвижение крестьян, по 1750-е гг. помещики редко вмешивались или пытались контролировать браки своих крепостных. При этом в течение XVII и первой половины XVIII в. масштабы деспотизма и вмешательства в жизнь крепостных со стороны их владельцев последовательно росли, так почему они не попытались, по

21

Там же. С. 99.

22

РГАДА. Ф. 615 (Крепостные книги местных учреждений XVI–XVIII вв.). Оп. 1. Д. 9159 (1733). Л. 44.

23

РГАДА. Ф. 615. Оп. 1. Д. 9177. Л. 7, 23; Д. 9180. Л. 4 об. – 5 об., 12–12 об., 15 об.; Д. 9205. Л. 10 об. – 11, 16–16 об., 22 об. – 23; Д. 9207. Л. 9–9 об., 28–29 об., 39–39 об., 70–70 об. Это касается только Вощажниковой вотчины.

24

Thompson E. P. The Moral Economy of the English Crowd in the Eighteenth Century // Past and Present. 1971. Feb. Р. 76–136; также: Thompson E. P. The Moral Economy Reviewed // Customs in Common. Pontypool: Merlin Press, 1991. Р. 259–351.