Окаянная сила. Далия Трускиновская

ее жара, пока она в колымаге из Измайлова добиралась, ближние женщины поспешили снять с нее тяжелый наряд.

      Похорошела Дуня, а главное – улыбка с уст не сходила. И раньше-то не шла – плыла, сложив на груди руки, так чтоб свисающая ширинка не шелохнулась. А теперь, казалось, и вовсе не перебирает ногами, а стоит на облачке, и облачко ее несет…

      – Аленушка!

      Но не к подружке, а к книжному хранилищу поспешила Дуня, и рука сразу нашла тонкую рукописную книжицу, зажатую меж толстыми божественными.

      – С ангелом тебя, Дунюшка! – Аленка быстренько развернула лоскуток. Неизвестно, много ли у них на беседу минуточек.

      – Ах ты, господи!.. – умилилась юная государыня.

      Подарок был таков, что Аленка, увидав его на лотке с игрушками, не могла пройти мимо. Птичка деревянная, столь искусно перьями серенькими оклеенная, что прямо как живая сидела в ладошках. И глазки вставлены, и носок темненький, только что лапок нет, а так – голубочек малый, да и только.

      – Вот радость-то… – любуясь голубком, прошептала Дунюшка. – А я тебе заедок припасла. Там тоже пташка, только сахарная, я ее с пирога сняла. Они в укладке, в колымаге, постельницы присмотрят, чтобы в покои принесли.

      А более ни слова сказать не успела – обе подруженьки услышали шорох.

      – Схоронись!..

      Аленка присела за невысоким книжным хранилищем.

      В крестовую вошла статная сорокалетняя женщина, невзирая на жару – в черной меховой шапочке, бледная от вечного сиденья в комнатах, с лицом уже не округлым, а болезненно припухлым и отечным, но с глазами по-молодому большими и темными, с бровями дугой, – та, кого не только недруги, но и приверженцы называли порой медведицей, – вдовствующая государыня Наталья Кирилловна.

      Чуть повернув голову на полной, скрытой меховым же ожерельем, шее, государыня дала рукой едва заметный знак, – и, повинуясь, вся ее свита, и ближние боярыни, и карлицы, и боярышни, не говоря уж о постельницах и сенных девках, осталась за дверью.

      Аленка в ужасе съежилась, Дуня же, быстро положив книжицу на высокий налой, вышла на середину и встала перед свекровью – не менее статная, но вовсю румяная, глаза опущены, руки на груди высоко сложены, и ровненько между рукавами вышитая ширинка, кончиками перстов зажатая, свисает. Посмотреть любо-дорого!

      – Чем, свет, занимаешься? – Царица подошла к налою, коснулась перстами рукодельной книги. – Молишься? Аль виршами тешишься?

      Дуня молча кивнула. Уразумела, умница, что государыня в сварливом расположении духа, и, видно, сразу поняла, чем не угодила.

      – А тебе бы, свет, про божественное почитать, – без заминки приступила к выговору Наталья Кирилловна. – Уж и не пойму – когда ты при мне была, постные дни всегда соблюдала. Как замуж вышла – память у тебя, свет, отшибло?

      Дуня покраснела, да так, что и взмокла вся, бедняжка. Однако опять ни слова не молвила.

      – Отшибло, видать, – продолжала государыня. – Ну так я напомню, в какие дни и ночи таинство брака запрещается. Накануне