Мы, домовые. Далия Трускиновская

от сервиза разбила. Хозяйка – ах! А это ей нашептывает: к счастью, к счастью, к счастью…

      – Работа моя такая, – снисходительно объяснила рожа. – Потому как мой-то меня вымолил, я ему в награду за веру дадена и должна теперь о нем заботиться. Вот – пристрою на хлебное местечко, чтобы все его тут любили, а он лежал на ливанчике да в потолок поплевывал. Дочка хозяйская мне приглянулись, сами – работящие, моего до старости прокормят! Дача-то у вас где?

      – Акимка, беги, буди Лукьяна Пафнутьевича! Скажи – беда! – велела Матрена Даниловна. – В три шеи гнать надо!

      – А поди выгони! – рожа оскалилась. – Сказала – здесь буду жить, так, значит, и буду!

      Она поднялась с постели и оказалась тощей плечистой девкой, на голову выше и Матренушки, и подручных. Короткое платьишко едва прикрывало срам, а голые руки были мускулисты, как у грузчика, да еще и с длинными грязными когтями.

      – Что таращишься? – спросила рожа. – Без когтей мне нельзя, нужно же цепляться-то! Да, чтоб не забыть! Ты вот еще не счпросила, как меня звать-величать. Запомни – звать меня Халява!

* * *

      Лукьян Пафнутьевич оказался в этом деле не помощник. Увидев высокую тощую девку, он даже облизнулся.

      – А что ноги грязные – так это и помыть можно!

      И распорядился:

      – Якушка, научишь, как краном пользуются. А ты, Матрена, цыц!

      Вот и получилось, что Халява заняла в доме почти законное место.

      Матренушка пробовала растолковать Лукьяну Пафнутьевичу, какую нечисть приволок за собой жених Алексей, но домовой дедушка оказался непробиваем. Даже гаркнул сгоряча:

      – Уймись, Матрена, пока за косу не оттаскал! Девка здоровая, я ее к хозяйству приставлю, а дармоеда Якушку – вон!

      – Это она на вид здоровая! Работать ты ее не заставишь!

      – А заставлю! Нешто я не домовой дед?

      – Домовой-то домовой, да ведь она – не нашего племени, и слушаться тебя ей, может, вовсе не положено!

      Лукьян Пафнутьевич пошел приказать Халяве, чтобы повытаскивала из ковра мелкие бусинки, которыми была расшита театральная сумочка хозяйки. Сумка, лишившись своей красы, была до лучших времен закинута на антресоли, и очень Лукьян Пафнутьевич по этому поводу ругался – за вещь деньги плачены, вот ее попортили, а чинить не желают.

      – А со мной – где сядешь, там и слезешь, – отрубила Халява. – Сам свои бусины ищи, а мне они ни к чему.

      Дед хотел было усмирить ее оплеухой, но здоровая девка увернулась и больно заломила ему руку.

      – В другой раз выпорю при всех! – пообещала. – Ишь! Раскомандовался! Пошел бы вот да принес мне ужинать!

      При этом случились Акимка с Якушкой – так рты и разинули.

      Оскорбленный и униженный Лукьян Пафнутьевич от сознания своего бессилия решительно полез на антресоли – ладить петлю. Подручные в панике понеслись звать хозяйку, вовремя успели – плача и причитая, Матренушка своего законного супруга из петли вынимала.

      Наказав подручным следить за ним в четыре глаза, ночью Матрена Даниловна ускользнула просить